Ошеломленный этими ни на чем не основанными обвинениями, Стернли стушевался и вышел из кабинета.
Только один раз он стал свидетелем слабости Донована. Это произошло в день смерти Екатерины. Всесильный магнат не мог вынести такого потрясения: еще бы, она улизнула от него! А кроме того, своей кончиной она по меньшей мере приостановила процесс деторождения. Этот процесс никогда не прекращался дольше, чем на год, но из всех их детей выжили только первый и последний ребенок: Говард и Хлоя.
Когда Екатерина умерла, Донован запер Стернли в своей комнате, не отпускал от себя ни на шаг. Стернли видел, как этот большой, грузный мужчина вставал по ночам, ходил из угла в угол и что-то невнятно бормотал.
Вероятно, насильственное переселение Стернли в комнату хозяина было частью наказания, приведенного в исполнение Донованом, — вот так же ассирийских рабов приговаривали к заточению в гробнице умершего фараона. Правда, бездеятельность Донована продолжалась недолго, и Стернли все-таки вышел на свободу. Но сейчас передо мной сидел усталый, сломленный нуждой и бесконечно несчастный человек — таким его сделал Уоррен Донован.
— Не понимаю, доктор Кори, почему Донован послал мне эти пятьсот долларов. Как раз та сумма, которую он мне одолжил и по частям вычитал из зарплаты! Ровно пятьсот. Нет ли здесь какого-нибудь умысла? Не хотел ли он напоследок сказать, что раскаивается в том, как поступал со мной? Подозреваю, в душе он все-таки был добрым человеком. Да, да! Я благодарен ему — не за деньги, а за то, что он перед смертью вспомнил обо мне.
— Донован не знал, что умрет, — заметил я.
— Ошибаетесь, — спокойно возразил Стернли. — Ему еще год назад стало известно, что его дни сочтены.
Слова Стернли потрясли меня — представили в новом свете Донована, недюжинную силу его характера.
— Выходит, он заранее знал о катастрофе, — стараясь скрыть волнение, спросил я.
— Ну, нет, — улыбнулся Стернли. — У него была неизлечимая болезнь. Врачи давали ему не больше года.
— Нефрит, — догадался я, вспомнив бледное, с желтоватым оттенком лицо Донована. — Очевидно, с частичным поражением печени. Я прав?
— Да, — кивнул Стернли. — Именно так ему и сказали. Уоррен попивал втихомолку, а ведь пьяницы без собутыльников самые безнадежные. Иногда я думаю, что он пил не из любви к спиртному, а из потребности забыться… может быть, забыть о каких-то своих мыслях. Донован с каждым годом все больше уставал от всей этой суеты с новыми планами и проектами. Пожалуй, его главная беда заключалась в том, что он был слишком умен для бизнеса — даже для такого крупного, в котором он участвовал.
Стернли вздохнул и надолго уставился в окно, словно искал ответа на какие-то свои мысли.
Я тоже задумался. Итак, Донован пытался бежать от самого себя. Стало быть, голос совести не был для него пустым звуком? И, кстати, — о чем он все время старался забыть?
— Он вынудил врачей сказать правду, — тихо произнес Стернли. — А, узнав ее, очень изменился.
— Полагаю, стал добрее относиться к людям, — сказал я, желая вызвать Стернли на откровенность.
Он усмехнулся. Затем снял очки, протер все тем же кусочком замши, снова надел и наконец пристально посмотрел на меня.
— Нет. В Доноване не было того, что подразумевается под словом «доброта». Первым делом он вышвырнул меня на улицу без пенсии и выходного пособия. Затем поручил руководство фирмой своему сыну. Кстати, он передал семье все, за исключением домов и апартаментов, где ему когда-либо доводилось жить. У него было несчетное количество особняков — всюду, по всей стране. А в каждом крупном городе — офис и личные покои. Во всех этих домах в его спальню каждое утро приносили завтрак, даже если хозяина там не было. Слугам полагалось постучать, войти, поставить поднос на стол, а через некоторое время унести его обратно. То же самое повторялось в обед и ужин. Донован любил наносить неожиданные визиты и требовал, чтобы к его приезду всегда был накрыт стол. Этот обычай он вычитал в одной книге об Испании в правление Филиппа Второго, она произвела на него большое впечатление. «Я вездесущ, — говаривал он, — и если плачу, то рассчитываю на ответные услуги». Так вот, когда ему сказали, что он умрет, все эти дома тотчас оказались закрыты. У него был один план, который он собирался осуществить в оставшееся время.
