Путешествие в Тракки было долгим, но далеко не скучным; пассажиров машин, арендованных компанией для фильма «Золотая лихорадка» распирало от волнения. Едва мы с мамой разместились в нашем салоне, как в дверь постучался Джим Тулли. Он вошел с карандашом и блокнотом в руках и предложил нам немедленно заняться вопросами паблисити. «Мы должны как можно быстрее помочь публике узнать вас, — сказал он. — Газеты и журналы захотят рассказать о тебе и, конечно, мы должны всячески помогать им в этом». Он скрестил ноги и позевывал, словно желая показать, что единственная причина его присутствия — необходимость зарабатывать на хлеб, и он полон пренебрежения к нудной обязанности, выпавшей на его долю.
Несмотря на недружественную атмосферу, мы работали над тем, что он называл «пикантные подробности». Я созналась, что ничего особенно «пикантного» в моей жизни нет, но, возможно, интересно обыграть факт, что наш предок Жозе Антон Наварро дал в 1781 году название городу Лос-Анджелесу, а другой предок Генри Гейдж, был когда-то губернатором Калифорнии и послом в Португалии. Тулли кивнул и записал это. Мама добавила, что еще среди наших прародителей-колонистов были такие люди, как Пико, Римпаус, Альварадо, и Сепульведа, именами которых теперь названы улицы в Южной Калифорнии. Мне казалось, что все это нафталинные истории, и лучше рассказывать о моих хобби, мечтах, тревогах, любимых блюдах и т. д., но я, должно быть, ошибалась. После этого поверхностного интервью и множества других интервью и фотосессий в течение последующих недель в журналах и газетах повсюду появилась Лита Грей Чаплин — живая и даже яркая девочка.
В какой момент мне стало ясно, что интерес, который испытывал ко мне Чарли, был не просто профессиональным? Я помню очень конкретно место и время — один из обедов на пути в Тракки.
Чарли обедал с двумя работниками студии, а мы с мамой — за столиком, расположенным точно напротив через узкий проход. Он взглянул на меня так, словно увидел впервые, и то, что увидел, ему явно понравилось. Вся его сдержанность испарилась, и его несомненно интимный взгляд посылал такие эротические волны, что я затрепетала.
Я не могла отвести глаз, хотя понимала значение его взгляда и испугалась. Это был чувственный момент, и я прервала его первой, притворившись, что полностью поглощена салатом, — не столько из опасения, что происходящее заметит мама, сколько потому, что не представляла, как можно выдержать его настойчивый взгляд больше, чем мгновение.
Остальная часть путешествия была для меня изощренной пыткой, а мои фантазии уже ничто не обуздывало. Мерна Кеннеди наплела мне, что знает о мужчинах все. Но ее хвастовство было рассчитано на дешевый эффект. Хотя я никогда не бывала наедине с мужчиной — или даже с мальчиком, — я была уверена, что знаю о происходящем между мужчиной и женщиной больше, чем Мерна. Она рассказывала, как возбуждает его поцелуй с языком и ощущение его рук на интимных местах. Но Мерна ничего не говорила об обменах взглядами, а это означало ее полное невежество. Я тоже, конечно, обнаружила свою наивность, приняв на чистую монету ее фальшивые откровения. Я знала больше, чем она, потому что на нее не смотрел Чарли — мой Чарли, — а на меня смотрел.
На железнодорожной станции нас встретил санный экипаж, запряженный лошадьми, и отвез в единственный пристойный отель Тракки, заполненный местными жителями в красных охотничьих шляпах, сидящих в фойе вокруг печки-буржуйки. Нам с мамой показали наши апартаменты. Это была крошечная комната с бесформенной кроватью и ночным горшком под ней; с нитяным ковриком, настолько застиранным, что нельзя было угадать, какого цвета он был прежде; с маленьким кленовым бюро и несколькими низкими треногими табуретками вместо стульев; с тремя (!) плевательницами и изображением котенка, играющего с клубком ниток, на одной из щербатых стен.
— Да, это явно не «Ритц», — сказала мама, начав распаковывать вещи.
Мне было все равно. Я стояла у окна, зачарованная тем, что раньше видела только на картинках, — снегом.
