Меня покоробило.
— Почему ты думаешь, что я бездомный?
— Да кому ж это не видно? — удивился Валет. — Ты глянь на свои руки: все в цыпках… да и грязный весь, как свинью сосал.
Так вот почему меня выгнал охранник, зашипела баба! Ну, коли уж станционный народ зачислил меня в «золотую роту» — играть в прятки нечего. Зачем мне тогда отказываться от знакомства с погодком? Я купил на пятиалтынный вареной требухи, у Валета в тайнике под штабелем бревен за железнодорожной будкой оказалась ржаная горбушка и баночка, на этикетке которой стояло неизвестное нам обоим слово «майонез». Когда мы наелись, он достал пачку папирос.
— Хочешь закурить?
Это совсем расположило меня к новому знакомому, я любил, когда меня угощали.
Ночевать мы отправились за поселок, в копны сена. Вдвоем оказалось куда лучше, чем одному: прижмешься друг к другу — и обоим тепло. Да и не страшно, что во сне прибьют или разденут. И мы с Валетом решили никогда не расставаться. Лоб у него был крутой, нос облупившийся от загара, губы с решительной складкой. Валет не любил хитрить и мне понравился.
Разбудили нас паровозные гудки. Всходило малиновое солнце, пышными, молочно-розовыми султанами подымался дым из локомотивов у депо; за железнодорожными путями тускло блестела серебристая влажная полынь, осыпанная угольной пылью. Мы побежали к водокачке, хорошенько умылись с песком, употребляя его вместо мыла и мочалки, и отправились на базар.
Привоз пестрел просяными мужичьими бородами, задранными оглоблями телег, рогами мычащих волов. Выпятив крутые бока, накатом лежали полосатые арбузы, похожие на зеленые бочонки с набитыми вдоль обручами, блестела глазурь на оранжевых новеньких кувшинах, макитрах, радугой колыхались разноцветные ленты в ларьках, крепко пахло анисовыми яблоками, свежим дегтем. Притоптанную, усыпанную сеном землю исчертили длинные движущиеся тени. Валет одобрительно подмигнул мне; я остановился возле арбы, на ко горой рябая баба торговала пахучими золотистыми дынями, протянул ей майонез:
— Купи, тетка.
— А чего это оно такое? — с удивлением глянула баба на никогда дотоле не виданную баночку.
— Сладость. К празднику.
— Не та ли сладость, что колеса мажуть? — недоверчиво спросил дюжий красноносый муж бабы.
Моя баночка майонеза пошла по заскорузлым рукам. Я стоял, пугливо взволнованный, и уже подумывал, не выбраться ли мне отсюда подобру-поздорову. Среди других покупателей, облепивших арбу, я увилдел и Валета; он тоже, как и все, пробовал в руках дыню, нюхал ее и воровато косился по сторонам.
— Ежели б эта была вино, — разочарованно сказал мне красноносый мужик. Цена б подошла. Да ты откель взял эту… мазю?
— Дайте-ка посмотреть, — послышался рядом со мной приятный голос, и молоденькая дама в шляпке взяла баночку. — А-а, майонез. Это, мальчик, приправа к обеду. В нем горчица, уксус… так что в чай не совсем подойдет.
Она ласково улыбнулась, а я, не мешкая, схватил баночку и стал выбираться из толпы…
— Шпана небось, — понеслось мне вслед. — Тут еще один вертелся такой же… щеголь с голым пузом.
Настроение у меня совсем упало: мужики чуть «массаж» не сделали, а майонеза так и не продал. За будкой стрелочника, недалеко от тайника, меня уже поджидал Валет. Он был очень весел и жестом фокусника поднял с земли тряпку: под ней открылись две большие дыни.
— Молодец, Ростовский, — сказал Валет таким тоном, будто это не он, а я достал дыни. — Ловко умеешь заговаривать зубы; не только хозяев, а и покупателей отвлек. А я этот майонез уже хотел выбрасывать: стащить стащил, а зачем он мне, и сам не знаю. Вот что, кореш, айда еще поработаем на базаре. Потом оставим себе одну дыню, остальные загоним в поселке и на вырученные деньги возьмем ситного. Знаешь, как подзаправимся!
Час спустя мы с Валетом сидели на лавочке под чьим-то забором и с аппетитом завтракали рубцом.
— Долго ты думаешь так вот… на воле? — спросил я. Настроение теперь у меня было отличное: торговля наша кончилась вполне благополучно.
— Разве это может долго нравиться? День сыт, а день бит, да и осень подходит.
— В Запорожье к отцу вернешься? Он отрицательно покачал головой.
