— Да нечего там рассказывать, — неохотно произнес отец. — Теперь уж поди пойми, любовь это была или как… Была у меня одноклассница. Честно скажу, ни кожи, ни рожи, да еще толстовата, мягко говоря, одета черт знает как, а вот училась хорошо. Над такими всегда смеются, а над ней — нет.
— Это из-за тебя? — живо спросила я, потому что знала папин норов.
— Нет. Из-за нее. Не знаю, почему, но не выходило смеяться: она либо хихикала со всеми вместе над собой же, либо так отвечала, что самые наши отъявленные язвы затыкались надолго, потому что ржать начинали уже над ними.
Он помолчал.
— Она была добрая. Щенков подбирала, котят, тащила в клинику, в приюты, домой, а жили они небогато, сразу видно. Но там вся семейка такая была — не дом, а зоопарк, то пес слепой, то кот хромой, даже осел был… как-то они их потом пристраивали, а не выходило, так себе оставляли. Она хотела стать ветеринаром. Книжку какую-то прочла, вот после этого… Потому и старалась учиться как следует.
— А ты?..
— А я говорил, что еле-еле из класса в класс переползал.
— Ты же умный, пап, — сказала я и шмыгнула носом.
— Может, и так. Только мне особенно некогда было учиться, — папа приоткрыл дверь гаража и закурил, чиркнул спичкой каким-то незнакомым нервным движением. — Дома жрать нечего, мать болеет постоянно, а отца я сроду не видел. Мать-то в показаниях путалась: то ли помер он, то ли ушел, то ли еще что. Ну, я подрабатывал когда на ферме, когда на фабрике… А потом сдувал на уроках задания, чтоб совсем уж не отстать. У нее и сдувал. Она впереди сидела. И знала, что я списываю. Специально всегда клала тетрадку так, чтоб мне было хорошо видно.
Он раздавил сигарету каблуком и закурил новую, а я уже не рада была, что затеяла этот разговор.
— А еще дрались мы зверски, — сказал папа после паузы. — С пацанами из другой школы. Вроде обычая такого, что ли… И как-то раз меня так отметелили, что я встать не смог, вообще отключился. Да не таращись, я тогда дохлый был и по-настоящему драться не умел! Отоварили чем-то по башке, потом допинывали… Очнулся — она. Говорит, давай в больницу! Я говорю — сдурела, полицию вызовут, начнут расспрашивать, кто да что, а если я кого сдам, мне хана, там такие кадры есть… А она говорит — пойдем тогда к нам. Если, говорит, я осла вылечила, которого чуть не насмерть забили, из передвижного цирка он был, то уж с тобой справлюсь… Кое-как подняла меня, довела до дома…
Я молчала.
— Ну и как-то вот… — неуклюже произнес он. — Если тебе интересно, то она у меня была не первой. А я у нее — первым. И единственным.
Папа прикурил третью сигарету.
— А потом мы закончили школу. Я предлагал пожениться, у меня было, где жить, мать к тому времени уже лежала в хосписе. А она — нет, сперва я выучусь, да и ты давай берись за ум, Энди! Я обозлился и ушел в армию, думал, подзаработаю, вернусь, тогда заживем… Она мне писала. — Он вдруг усмехнулся. — Я ее письма храню в сейфе. Ну, ты знаешь, где ключи.
— Папа, ты что?! — ужаснулась я. — Читать такие письма?!
— Когда умру, можешь прочитать, я тебе разрешаю. Там ничего такого нет, — сказал он. — Ну вот… А потом как-то… нет писем и нет. Долго не было. Наконец пришло. От ее младшей сестры, та разбирала вещи, нашла мои письма и написала. Ну и письма вернула. Хорошая тоже девочка.
— Погоди… зачем разбирать вещи? Она…
— Она умерла, — сказал папа и снова раздавил окурок. — Вернее, ее убил один ублюдок на дорогой тачке. На переходе. Может, если б она не уткнулась в книжку, то успела бы отскочить, а может, нет. Там еще троих покалечило. Уроду дали три года условно, у него якобы отказали тормоза. Но он был под газом, это я уже потом выяснил. Просто, повторяю, мудак был богатым…
— Ты поэтому пошел в полицию? — тихо спросила я.
— Да, — ответил он, и лицо у него стало страшноватым. — Именно поэтому. И тот урод все-таки сел в итоге — он ведь не один раз прокатился с ветерком…
Я не выдержала, слезла со своего привычного насеста — верстака — подошла к отцу и обняла его. Он не любитель нежностей, но сейчас не отстранился, тоже прижал меня к себе покрепче. От него пахло табаком, какой-то химией, может, порохом, а может, еще чем.
