18:08
— Как твои дела, милый? — спросила бабушка.
— Неплохо, — ответил я. — Не жалуюсь. А как твои дела, бабушка?
— Спасибо, хорошо, милый. А твои?
— Неплохо. А твои?
— Прекрасно. А твои?
— Здорово. А твои?
— Чудесно!
Моя бабушка еще не впала в маразм, и я тоже. Просто у нас была такая маленькая общая шутка, хотя я и не был до конца уверен, что бабушка понимала сущность моей иронии. Что до меня, то таким способом я сглаживал напряжение, вызванное тем фактом, что между нами нет ничего общего, кроме Франчески Келли (моей матери). Мы могли говорить друг с другом часами, но не по телефону. Как правило, мы выражались штампами, потому что так безопаснее, но если бабушка не до конца понимала эту шутку, то это значило только одно — я дурной внук с дерьмовым чувством юмора.
— Твоей матери нет дома, — сказала бабушка.
— Нету? И где же она?
— Не знаю, — ответила бабушка. — Наверное, ушла куда-нибудь.
— Ага.
— Ага.
Я ввел новую тему:
— А неплохая погода стоит, правда?
— Не совсем, — сказала бабушка. — У нас здесь льет как из ведра. Миссис Стафф из дома напротив говорит, это самый холодный сентябрь в истории.
— Неужели?
— Самый холодный в истории.
— Никогда бы не подумал.
— С наступающим днем рождения, — сказала бабушка. — Я бы завтра позвонила, милый, но миссис Бакстер уговорила своего мужа свозить нас в Озерный край. Ты ведь не обижаешься?
— Конечно, нет, бабушка, не беспокойся. Счастливой поездки. Привези мне кендальского мятного пирога, а?
Бабушка засуетилась:
— Тебе нравится кендальский мятный пирог? Да я тебе целую гору привезу.
— Спасибо. Было бы здорово.
— Ладно, я, наверное, пойду. До свидания, и веселого дня рождения.
— Спасибо, я повеселюсь.
— И вот еще, пока я не забыла, знаешь, моя открытка опоздает. Я весь день вчера звонила твоей матери, чтобы узнать адрес. Ну, последнюю почту я уже все равно пропустила. Она придет где-то ко вторнику. Ничего? Лучше поздно, чем никогда.
— Конечно, бабушка. Лучше поздно, чем никогда. — Я посмотрел на бабушкину открытку, которая лежала на магнитофоне. Может быть, она все-таки начинала впадать в маразм?
Я положил трубку, раздумывая над тем, что мне делать с пожизненным запасом кендальского мятного пирога, который она обязательно для меня купит. И тут я понял, что мои спагетти сгорели. Я вспомнил о своем обеде, потому что дым уже просочился под кухонной дверью и достиг датчика пожарной сигнализации, которая теперь испускала вопли невероятной высоты. Я провел в этой квартире пять дней и слышал ее уже в шестой раз. Она была слишком чувствительной — стоит тосту чуть сильнее подрумяниться, как она уже врубалась. Всякий раз, как это происходило, весь дом включался в игру на психологическую выносливость. Лозунг этой игры гласил: «Я лучше сгорю заживо, чем потащусь из моей жалкой однокомнатной квартиры выключать сирену». Правила простые, пусть и немного бесцеремонные: посмотрим, как долго ты сможешь выносить этот звук, прежде чем встанешь с постели, спустишься на первый этаж и выключишь сигнализацию. В доме было шесть жильцов — я выключал ее один раз, жильцы двух квартир на первом этаже — по два раза каждый, и старик с третьего этажа — тоже один раз. Мужчина из четвертой квартиры на моем этаже и женщина из шестой — с третьего ни разу этого не делали, из чего я заключил, что либо они были глухие, либо слишком серьезно относились к жестоким играм типа русской рулетки.
Несмотря на шум, первой на очереди стояла другая проблема — догорающие спагетти. Распахнув настежь дверь кухни, я ожидал столкнуться со сценой из «Восставших из ада»[62], но был приятно удивлен тем, что оказался просто окутан клубами густого, едкого, черного дыма. Почти тут же мои глаза наполнились слезами, я крепко зажмурился, вслепую дотянулся до ручек плиты и выключил конфорку. С помощью маминого сувенирного полотенца из Бормута я вынес кастрюлю из кухни, открыл окно в комнате и выставил кастрюлю на подоконник снаружи, не забыв окно за ней закрыть. Дыму теперь деваться было некуда, и он стоял в квартире, как вечерний лондонский туман в фильмах Бэзила Рэтбоуна про Шерлока Холмса. Пришло время прогуляться.
