Сестра Бонавентура не могла вспомнить, чьи это стихи. Впрочем, сейчас она почти ничего не могла бы вспомнить, настолько была потрясена и взволнована. Что-то случилось и с ней самой, что-то, чего она смутно ждала всю жизнь и чего всю жизнь страшилась. Решимость, желание действовать постепенно просыпались в ней, пугая и завораживая. Она посмела спорить с доктором, а раньше никогда бы не решилась на такое. Но все это ради Патрика. «Боже, — прошептала она, — благодарю тебя за то, что ты дал его мне. Сохрани же его и… и меня для него».
Первым, что увидел, проснувшись утром, Гильгамеш Макгрене, были лежащие на стуле рядом с его кроватью детские штаны. Рядом радостно улыбалась сестра Бонавентура.
— Ну, одевайся!
— Это что, для меня?
— Конечно, все это для тебя. Смотри, вот еще рубашка, свитер… Давай, вставай, я пока выйду и буду ждать тебя в коридоре.
Гильгамеш встал и растерянно взял в руки рубашку. Да они, что, смеются, что ли, над ним? Разве сможет он все это на себя натянуть? А эти джинсы? Даже если молнию застегнуть удастся, он ведь и шагу сделать в них не сможет. Однако его опасения не оправдались. Одежда, которая показалась ему на первый взгляд такой смехотворной и тесной, неожиданно пришлась ему впору. В этом маскарадном костюме он осторожно вышел в коридор и смущенно посмотрел на сестру Бонавентуру.
— Ну, как я?
— Замечательно!
— Вы извините, если сейчас мы выйдем на улицу, то мне ведь надо еще шляпу. Я не нашел ее.
Она улыбнулась:
— Мальчики не носят шляп. Сейчас не холодно. Пошли.
Они медленно прошли через весь коридор, спустились на первый этаж, пересекли холл и оказались перед большой стеклянной дверью. Гильгамеш замер на какое-то мгновение, потом решительно толкнул ее и вышел.
— Что же, неплохо! — Прямо перед ним, наверху, вокруг него — всюду было небо. Удивительно небесное, неожиданное, голубое небо, встречи с которым он ждал так долго. А чуть пониже, специально для него, конечно, кто-то поставил дома, воткнул в землю деревья, нагнал людей, приказав им сновать туда-сюда, делая вид, что они и не замечают Гильгамеша. Да, все было почти как настоящее, но всюду тем не менее чувствовалась какая-то ненатуральность. Да, несомненно, мир был иным, когда он видел его в предыдущий раз. Гильгамешу стало холодно, и он зябко повел плечами.
— Ну, пойдем? — Сестра Бонавентура взяла его за руку и повела по скользкой дорожке.
Только в автобусе, как и раньше, переполненном и грязном, он немного пришел в себя и поверил в реальность происходящего. У него закружилась голова, и он оперся лбом о стекло…
— Боже, боже всемогущий, — шептали ее губы, — направь меня, не дай мне ошибиться. Сохрани этого мальчика, которого ты послал мне, чтобы наполнить мою жизнь смыслом. Благодарю тебя, господи!
Она жадно вглядывалась в еще так мало знакомые ей, но уже такие дорогие черты его лица, одновременно страшась того, что произошло, и радуясь этому. Жизнь полна опасностей, особенно теперь. Значит, выпало ей охранять это юное существо, заботиться о нем… Кто знает, может, радость эта обернется горем, может, суждено этому мальчику разбить ее сердце… Ну да будь что будет…
«Привет тебе, сладостный глас…»>{7}
— Эй, тише! Тише, я сказал! Все — тихо. Мы уже начинаем. Все помнят «Отче наш» наизусть, я надеюсь?
Всеобщее разочарование.
— Ну, ну, не гудите. Хорошо, тогда сейчас немного для начала споем… «Дева Мария, будь милостива ко мне».
— Ссссссеосс…
— Ну, ну, прекратите, прекратите же, наконец! Должен же я придерживаться программы, черт возьми! Тихо! Или я всех здесь запру до ночи!
Все вздрогнули. Не ждали такой суровости от этого молодого и явно неопытного преподавателя, который должен учить их ирландской народной музыке и пению, сопровождая свои занятия, как было обозначено в методических разработках, «обязательными отступлениями религиозного и общекультурного содержания, как-то: духовная поэзия, история ирландской литературы, история страны и проч.».
Класс замолк, ожидая дальнейшего развития событий.
— Ну хорошо, ребята, если вы не хотите петь, тогда почитаем очень миленький рассказик, его еще Пирс
