Содержит себя сама, повторяю, с жизнью справляется. Но ищет «его» ежедневно, на любого встречного-поперечного примеряет конструкцию «счастье до гробовой доски». Карманный мой гриша, только этого не хватало, чтобы ты со мной спорил! Павел со мной тоже спорил, мол я неправа, девушке нужен нормальный парень, способный согреть ее теплом своей души. Ага, широкой души, открытой большому чувству, смешно. Мы с ним даже переругались из нее, ненадолго, но все-таки.
Ты, гриша, молчи и слушай, не говори мне, что Глаша – нимфоманка, а ее поиски счастья и песня Сольвейг, ждущей любимого, – самообман и подмена терминов. Даже если это правда – не говори. К тому же я с Глашей уже не работаю, мы сделали перерыв.
У меня сдали нервы.
♦ Одна из «ласточек», посещавшая гадалок и предсказателей всех мастей, подарила Рите ритуальную куклу вуду, как сувенир. Махонькая, светлого дерева, типа руки-ноги-огуречик в мелких точечках, смешная. Рита назвала человечка гришей, мысленно тоже с маленькой буквы к нему обращалась, в спиритические сеансы и стук поднимающейся ножки стола Рита не верила, а гриша забавный, его она и звала «карманным любовником». Гриша имел право на звание, только с любовником бывают так откровенны. Ему говорят все, что приходит в голову, особенно поначалу, ведь взаимопонимание от повышенной доверительности часто улетучивается, как дым.
А с гришей говорить можно, не опасаясь последствий. Такой у Риты эксклюзивный ритуал, назовем это так. Ритуальный свидетель.
Дарительницу Вероникой звали, к сороковнику она все освоила, ни каббалы, ни черной магии не чуралась, свободного времени вдоволь, денег для жизни достаточно, медиумы и экстрасенсы всех мастей наполняли дни. Тернистыми путями она соединялась с духом безвременно ушедшего мужа, Рита иногда задумывалась, все ли именно так, как Вероника рассказывает, не найдут ли ее в один прекрасный день, как и Эву, внезапно покинувшей лучший из миров, но – как ни старалась – ничего не смогла нащупать такого, что внушало бы опасения в ее адекватности. Вероника развлекается, Рита для нее еще одна разновидность гадалки, ну и что? В конце концов, Зигмунд Фрейд верно сказал: нормальные люди – это сумасшедшие, чей невроз обернулся не злом, а добром. Рита бы добавила: чей невроз не представляет опасности (поставить точку в конце предложения невозможно, так и тянет добавить «ни для кого, кроме него самого», что уводит в дебри психоанализа, и неизбежно возникнет сомнение, потом завяжется спор, и…).
Всем и везде одиноко. Не одиноко даже, а неуютно. Страхи, неприкаянность, проблемы выборов пути, не забудем неподотчетный ужас «а что будет завтра?». Высказаться – и хоть ненадолго, да полегчает, Рита это знала лучше кого бы то ни было.
Когда психика в норме и представления о жизни в порядке – нет желания откровенничать с кем попало. Но Павел – исключение, давний приятель. С ним она может говорить как угодно и о чем угодно, они встречаются в кафе, много лет назад выбранном кафе на четыре столика, странно, что заведение работает до сих пор, впрочем, ни Рита, ни Павел об этом не задумываются.
Столики и стулья шоколадного цвета, крепкие, под старину. Может быть, и вправду старинные, деревянные диванчики с подушками в тон, ничего лишнего. Каждые две-три недели сменяются картины, артефакты здесь продаются лихо, галерея совриска в тихом переулке. Портреты, пейзажи, у хозяйки хороший вкус, возможно, она замужем за художником, возможно, это ее способ зарабатывать, возможно, она попросту любит атмосферу салона. Рита в подробности не вдавалась. Картины придавали заведению стиль, одиночные посетители – потенциальные покупатели (во всяком случае, кистью по холсту не елозят, это уж точно).
Рита часто задумывалась, что современное искусство – это одно, а контемпорари арт – другое, вовсе другое. Есть же непереводимые сочетания слов. Написана картина человеком «с ощущениями», включается механизм сопереживания – это современное искусство. Смотришь на творение продвинутого мастера «с концепцией» – это контемпорари арт, такое у Риты разделение.
