Мы уходим из «Мурасаки» с рассветом, вместе с последними клиентами. Юки рассуждает о хокку>18 Октавио Паса. Он пьян и заявляет: «Я вступлю в великую семью Сэкиды или в семью Мураты, моего брата. И знай, даже ты, сэнсэй, пойдешь со мной. Неважно, гайдзин ты или нет. Ты — мой брат, и ты будешь якудза, якудза из Израиля. Завтра мы идем делать татуировки ирэдзуми по всему телу».
Во время наших последующих визитов в «Мурасаки» Юки представляет меня людям из разных темных ниш в Голден Гай. Он не упоминает больше о «своей семье» в якудза, о том, кто его брат, который вершил большие дела, и о своих замыслах официально вступить в якудза. Юки, который на первый взгляд не имеет ничего общего с якудза, а может быть, и на самом деле не имеет. Иногда в «Мурасаки» появляется девушка в оранжевом. В такие дни он ведет себя более скованно.
Каждый из владельцев маленьких заведений на Голден Гай — это отдельная сумасшедшая история. Среди них есть актер авангардного театра, который вместе с едой предлагает вниманию своих посетителей небольшие представления, написанные, оформленные и поставленные им самим. Есть девушка, содержанка босса якудза среднего ранга, которая пытается продемонстрировать свою мнимую независимость с помощью песен в собственном исполнении и ругательств, которыми она осыпает мужчин-клиентов. Есть и вечный путешественник, который побывал в Африке, в Марокко и в австралийских пещерах. Он предлагает клиентам этнические кушанья, которые выдумывает каждый вечер. Есть среди них и путана, которая устала от своей профессии. Она ограничивается предложением еды и напитков, которые готовит сама. Каждый со своей историей, каждый со своими клиентами, закусками и напитками, которые принадлежат только ему. У каждого — свое заведение, стены которого увешаны плакатами, рисунками, карикатурами, дипломами, извещающими о местах, из которых его выгнали (университет, крупная компания, симфонический оркестр Фукуоки и т. п.). Каждый из них мог бы написать роман, страницы которого не вместили бы всей боли и сумасшествия, которые они приносят с собой в эти малюсенькие заведения на Голден Гай в Синдзюку. Мужчины и женщины, приходящие сюда, сидят, насупившись и тесно прижавшись друг к другу, а человек по другую сторону прилавка поддерживает разговор и обеспечивает их разнообразными яствами и большим количеством выпивки.
Эти люди удивительны. Например, трансвестит Окама Сёд-зи — повар и актриса. Даже очень опытному мужчине сложно догадаться, что это мужчина, а не привлекательная женщина, которая говорит нараспев и рассказывает обычные женские истории.
Иногда я иду навестить Айду, бывшего оперного певца, сменившего сцену на работу повара. Стены в его заведении увешаны театральными и оперными афишами 1920-х годов. Стоит только намекнуть, как он тут же затянет «О соле мио», сотрясая своим голосом афишу «Кармина Бурана». К тому же Айда исключительно готовит.
Рядом с номия Айды расположено местечко Матико. Там голые стены, но охрипший голос хозяйки места притягивает ее постоянных клиентов, и лишь бывалые знают, что не стоит судить о ее возрасте по обманчивой молодой внешности. Хозяйка привлекает своих постоянных клиентов тем, что в ее рассказах загадочно перемешаны события разных времен. Эти события находят отклик в сердцах завсегдатаев, которые выпивают у нее, не испытывая при этом ни особой печали, ни особой радости. Ведь они во владениях Матико, там, где большие горести и большие радости изменяются до неузнаваемости и превращаются в одно целое.
Рядом с заведением Матико расположено место, принадлежащее Маюми. Ей всего двадцать пять, и об обстоятельствах, позволивших ей приобрести место в этом грустном и сумасшедшем районе, ходят разные слухи. Маюми тоже моет, режет, варит, жарит, кухарничает, время от времени выкрикивая что-то между делом. Девушка разговаривает, спрашивает, заявляет, кричит, выставляет вон, расспрашивает, сплетничает, иногда поет и пританцовывает, насколько позволяет это тесное место. Она утешает, всплескивает руками, ругается, улыбается, завлекает, а иногда отталкивает. Невозможно предсказать, как она себя поведет через мгновение.
