Юки и я готовим прилавок в Сугамо к открытию. Я подаю воду, учусь готовить соус, расставляю бутылочки с саке. И спрашиваю Юки о якудза.
Он вздыхает:
— Я пока не якудза. Я не хочу быть якудза, но, наверное, стану. С людьми из семьи я чувствую себя лучше всего, даже если они и не читают книг. Я не преуспел ни дома, ни в учебе. Я даже не преуспел в магазине, и у меня нет ни гроша за пазухой, несмотря на то что я работаю здесь. Я нахожусь здесь, потому что они дали мне эту работу. Они охраняют меня и хорошо ко мне относятся. И они лучше тех людей, которые зовутся законопослушными. Может быть, когда-нибудь я и стану якудза. Посмотрим. Еще год-два. Я боюсь их, но в то же время очень им симпатизирую, хотя люди они тяжелые. Они люди, идущие до предела, а я — нет. Но они — самые лучшие мои друзья, и других у меня нет. И кроме всего прочего, они дают мне ответы на вопросы, намечают мне путь, открывают передо мной возможности. Может быть, однажды наступит другая жизнь, кто знает? Я боюсь себя, боюсь своей одержимости. Если стану якудза, то пойду до предела, и я боюсь этого. Ведь их называют людьми беспредела, гокудо. Я боюсь их, но уже почти поглощен ими…
Он снова вздыхает. Смотрит на меня.
— Я скиталец, — говорит он мне.
— Я тоже, — говорю я.
— Я скитаюсь между мирами.
— Я тоже, — говорю я.
— Поэт, в честь которого меня назвали Юкихирой, написал однажды, тысячу сто лет назад:
Мы дни свои проводим
У берегов морских.
Мы — дети рыбаков, и не иметь нам
Дома, что
Назовем своим мы.
Я делал кукол, изучал литературу и поэзию и играл на гитаре. Изучал управление бизнесом, работал в финансовой компании и в книжном магазине, потом убежал с Хоккайдо, а сейчас торгую едой с прилавка. Я убежал от зла, и люди зла оберегают меня сейчас. Ни одно место не стало мне домом.
— Юки-сан, я тоже не могу перечислить все занятия, которые я сменил, и все места, в которых побывал. Ну и что? Я приехал сюда из Израиля искать то, чего не найду. Нашел ли я дом? Пока не знаю.
— Но ведь ты профессор в университете. Не надо так шутить.
— Чем профессор может помочь тому, что я вижу в твоих глазах? Какая на самом деле ценность того, что я исследовал и опубликовал? Ничего из того, чему я учу в университете, не может победить этот всеобъемлющий страх, когда он приходит.
Я помогаю тебе здесь, с работой, и у меня есть на то свои причины. Юки-сан, мы братья, ты же видишь это, верно?
Он молчит. На скамье рядом с прилавком лежат три книги, два сборника стихов Октавио Паса на японском и на испанском, и третья, на английском, — сборник стихов филиппинского поэта по имени Хосе Гарсия Вилья.
— Ты знаешь, что Пас пишет в стиле хокку и что он перевел дневник Басё под названием «Оку но Хосомити»? Да, я читаю его на испанском. Медленно, правда. Хосе Гарсия Вилья? Когда-нибудь я его пойму. Он рассказывает мне о настоящем, о будущем и о том, какой я на самом деле. Он как будто описывает мою одержимость, он мой великий учитель. Может быть, когда-нибудь в будущем я поеду на Филиппины, чтобы лучше понять его. Прочитай его «Покинутого царя». Прочитай «Я пришел, я здесь». Это стихотворение как будто мое, прочитай его.
I will break God’s seamless skull,
And I will break His kissless mouth,
O I’ll break out of His faultless shell,
And fall me upon Eve’s gold mouth.
O the Eyes that will see me,
And the Mouth that will kiss me,
And the Rose I will stand on,
And the Hand that will turn me.
This will be in a time of mirrors.
O the Tiger that will point me,
And the Light that will drown me.
And the Voice that will sing me,
And the God I will dethrone.
This is the death I will stand on.
— Юки?
— Да, как тебе стихотворение?
— Сильно. Тяжело. Почему ты говоришь, что это твой стих?
— Потому что Бог оставил меня. На распятии. А когда я звал Его, Он не откликнулся. Почитай еще. Еще вот это, это тоже Вилья, почитай.
И я читаю.
I can no more hear Love’s
Voice. No more moves
The mouth of her. Birds….
Не слышно более мне Голоса Любви.
Уста ее безмолвны, неподвижны.
И птицы больше не поют.
Слова, когда-то сказанные мной,
Повисли в воздухе.
