Тита считала своим долгом посещение стран, повлиявших на Эрнесто: Перу, Венесуэлы, Гватемалы, Мексики и Франции, где она провела десять лет, изучая, как и он, французский язык. В своих письмах Эрнесто доверял ей свои сомнения, успехи, печали и даже некоторые свои романтические приключения. Кто-то отметил, что он считал ее «своим спутником в интеллектуальных приключениях». Их переписка часто переходила в идеологические дискуссии.
Тита Инфанте покончила с собой 14 декабря 1976 года. Говорили, что она не смогла пережить смерть человека, которого так любила, которым восхищалась. Вот ее текст Evocación de Tita Infante a un año de la muerte del Che (Воспоминания Титы Инфанте через год после смерти Че), опубликованный в 1968 году:
[…] Вызывать в памяти великого человека всегда трудно. А если этот человек сегодня, в 1968 году, – Эрнесто Гевара, это вообще кажется невозможным […] Один год. Уже так давно […] Эрнесто умер, но он возродился в вечности. Он жил, беспечно следуя по направлению к трагедии. Смерть стояла на этом пути, но она открыла ему двери в другую жизнь, которую он так любил. Воспоминания о его личности и его борьбе будут жить вечно в сердцах народов мира, так как Эрнесто Гевара был одним из тех редких людей, каких судьба порой дарит человечеству.
В течение этого года он стал предметом многочисленных работ. Книги, статьи, исследования, эссе, биографии… Что я могу к этому добавить? Сильная дружба связывала нас на протяжении многих лет: почти шесть лет шло прямое общение лицом к лицу, а затем было еще много лет эпистолярного общения.
Эта дружба зародилась в 1947 году. На кафедре анатомии, на медицинском факультете […] В его речи улавливался провинциальный акцент. Это был красивый беспечный парень… Его поведение, представлявшее собой смесь застенчивости и надменности, возможно с примесью безрассудства, маскировало глубокий интеллект, огромную жажду понимания и спрятанную в глубине души бесконечную способность к любви.
Мы никогда не принадлежали к одной культурной или политической группе, не имели общего круга друзей. Мы оба были, по разным причинам, немного чужды этому факультету. Что касается его, то это, вероятно, потому что он знал, что сможет найти там слишком мало из того, что ему было нужно. Поэтому мы с ним и сошлись. На факультете, в кафе, дома, очень редко у него… а также в Музее естественных наук, где мы встречались каждую среду, чтобы «изучать филогенез нервной системы»; мы тогда отдавали все время рыбам, и у нас шла бесконечная череда вскрытий, препаратов, парафинов, микротомов[98], разрезов, микроскопов и т. д. – и все это порой под руководством пожилого немецкого профессора. Общение с Эрнесто ускоряло часы, которые в противном случае могли бы показаться безмерно долгими. Он никогда не пропускал встречи и всегда был предельно пунктуален. Он никогда не забывал позвонить. Такой вот странный богемный тип!
Всякий раз, когда нам сопутствовал успех, мы повторяли фразу Гутьерреса[99], которую мы оба запомнили:
Не пой победные гимны
В пасмурный день битвы.
[…] Я часто видела его озабоченным, серьезным или задумчивым. Но никогда – по-настоящему грустным или охваченным горем. Не помню ни одной встречи, когда он не одарил бы меня улыбкой и теплой нежностью, что так ценили те, кто его знал. В разговорах не было места презрению; короткой фразой он мог серьезно покритиковать, но за этим всегда следовала какая-то позитивная ремарка, чтобы продолжение оставалось продуктивным. Он был не столько против, сколько за. Поэтому, без всякого сомнения, от общения с ним никогда не оставалось ни малейшего следа злобы.
Он умел использовать каждую свободную секунду, и даже в общественном транспорте у него всегда была книга в руке […] У него никогда не бывало слишком много денег, совершенно наоборот […] Но слабые экономические ресурсы никогда не были его главной заботой, они никогда не мешали ему выполнить то, что он считал себя обязанным сделать. Ни его очевидная небрежность, ни невнимательность к собственной одежде никогда не могли затмить достоинства его личности.
