Окончательное прощание состоялось 8 июля, на платформе вокзала «Ретиро Генерал Бельграно». Этот новый отъезд поразил мою мать в самое сердце. Теперь, когда у него больше не было каких-либо ограничений по времени или обязательств, что будет делать этот бродяга и мятежный сын так далеко от нее? Тем не менее она пыталась держаться бодро, потому что не относилась к тем матерям, которые вынуждают своих детей чувствовать себя виноватыми. Вся семья находилась на перроне. Когда поезд тронулся, Эрнесто со смехом произнес фразу, истинный смысл которой станет понятен позднее: «Aquí va un soldado de América» (Вот он – солдат Америки). А мои родители в это время бежали по перрону, словно в каком-нибудь фильме.
* * *
Эрнесто так больше и не вернулся из этого похода, который привел его к кубинской Сьерра-Маэстре – через Боливию, Перу, Эквадор, Колумбию, Панаму, Коста-Рику, Никарагуа, Гондурас, Сальвадор, Гватемалу и Мексику. Я не буду описывать эту поездку. Прежде всего, я не был там. К тому же вся переписка того времени опубликована. Но я могу говорить о влиянии, которое оказало его отсутствие на его близких.
Эрнесто присылал нам письма, некоторые из которых были адресованы всей семье, некоторые – кому-то персонально. Все зависело от случайных подработок, которые он находил в пути, и от денег, что у него оставались на покупку марок.
Писал он нам лично или нет, результат был тот же. Каждое письмо становилось событием, и вокруг него собиралась вся семья. Усилия всех объединялись: его почерк был неразборчивым, и требовалось порой несколько часов, чтобы его расшифровать. Один из нас, как правило, мой отец или моя мать, читал письмо вслух, постоянно спотыкаясь на словах, пытаясь угадать их значение. О телефонной связи не шло и речи из-за высокой стоимости. Кроме того, получить линию на столь большое расстояние было проблемой в любой стране Латинской Америки. По этой причине мы не слышали голос Эрнесто в течение многих лет.
Его письма представляли собой разумное сочетание юмора, иронии, вопросов о семье и экономических, исторических и философских эссе. На земле и в контакте с бедняками, которых он встречал по пути, его политическое сознание и негодование по поводу несправедливости вскипали. И чувствовалось преобразование в нем. Он отмечал эксплуатацию слабых сильными мира сего: он становился коммунистом.
В Боливии он столкнулся с плачевной судьбой шахтеров, со скверным обращением с ними, с кровавыми репрессиями, жертвами которых они становились в случае восстания. В Перу он увидел коренные народы, боровшиеся за выживание, лишенные самых элементарных прав человека. И так далее. Каждая страна становилась примером безжалостного господства американской империи. В связи с этим он отказался – и я делаю то же самое – называть Соединенные Штаты «Америкой». Америка, говорил он, это континент. Все народы континента – американцы.
Его презрение и бунт против Соединенных Штатов росли. Он жаловался на моего отца, который всегда защищал родину своей матери. Он присылал ему жесткие и серьезные открытки, в которых называл его друзей «янки». К моей матери и тете Беатрис он относился значительно лучше, прибегая к иронии: он обвинял их в принадлежности к классу угнетателей, хоть у них с этим и не было ничего общего. Тем не менее в письме, датированном маем 1959 года и направленном директору кубинского журнала «Богемия», он объявил: «Я – не коммунист».
Через несколько месяцев после отъезда он написал Беатрис: «Несмотря на мои скитания, мое хроническое легкомыслие и прочие дефекты, у меня есть глубокие и вполне определенные убеждения». А потом он добавил со своим обычным юмором, который у него всегда смешивался со словами более серьезными: «Прекрати посылать мне деньги, это стоит тебе целое состояние, в то время как мне достаточно лишь нагнуться, чтобы подобрать банковские билеты, валяющиеся тут прямо на земле, да так, что я уже от этого подхватил боли в пояснице. Так что я теперь наклоняюсь лишь один раз из десяти, чтобы поддерживать чистоту, потому что слишком много клочков бумаги, покрывающих землю, представляют собой общественную опасность». В апреле 1954 года он написал моей матери: «Америка будет сценой для моих приключений, и это станет для меня гораздо важнее, чем я думал вначале. Мне кажется, что я ее наконец-то понял, и я чувствую себя членом американского народа, народа, который отличается от любых других людей на Земле». Он становился все более и более понятным для нас, он хотел, чтобы его воспринимали всерьез, а его обязательства возрастали. При этом он продолжал бродить по свету без какой-то конкретной миссии. Он искал выход, первопричину, которая дала бы ему толчок к тому, чему он мог бы посвятить все свое существование. А пока он принял решение: продлить свои скитания еще на десяток лет. Его большой мечтой было посещение Парижа: «Это биологическая потребность, это цель, от которой невозможно отказаться, даже если мне придется пересечь Атлантику вплавь», – написал он в 1955 году.
