– Мой бог! До сих пор самый высокий дом, самый длинный мост, самый лучший образ жизни были в Америке.
– Как видите, советские люди во многом оставляют вас позади, – сказал Андрей.
Майк отошел с Денисом.
– Мы, коммунисты в Америке, так угадываем: мост сделает нас ближе, – сказал Майк.
– К социалистической стране.
– Не только есть. К социализму.
– А господа капиталисты?
– У них нет другой выход. Или война, или мост. Им нужна прибыль, а для этого надо продавать. А куда? Кому? И мистер Игнэс придумал «закон выгоды». Только я думал есть: марксизм давно установил закон капитализма.
– Выходит дело, мост всем нужен.
– Враги найдутся.
– Беречь будем.
– Вместе беречь! – И два коммуниста, советский и американский, крепко пожали друг другу руки.
Это послужило как бы сигналом. Мистер Игнэс тоже стал трясти руки Андрею, Степану Григорьевичу, Милевскому, Сурену, Денису.
– Мне очень приятно уезжать, повидавшись с вами, господа. Я буду частым гостем, как сказал мистер сенатор… буду ездить есть галушки к господину…
– Денисюку, – услужливо подсказал Милевский.
Молоденькая девушка-секретарь принесла Андрею и Милевскому телеграммы.
– Из Совета Министров, от Волкова, – сказал Андрей.
Степан Григорьевич заглянул брату через плечо. Прочтя бланк, оба переглянулись.
– Видишь, Степан, не все, чему ты меня учил, теперь годится. Волков пишет о принципе доверия сверху донизу. Мне и тебе доверяют строить мост, а не Милевскому, мы доверяем Сурену, мастеру, рабочему… Важно построить мост, не истратив лишних денег, а не выполнять инструкции…
Степан Григорьевич закусил губу.
Милевский, прочтя телеграмму, сразу почувствовал себя плохо. Схватившись рукой за сердце, он потребовал медсестру и валидол.
– «Принцип доверия»! – взволнованно ходил по кабинету Андрей. – Понимаете ли вы, друзья, какую это накладывает ответственность, какая бездна инициативы от каждого из нас требуется?
– Слушай, Андрей! Очень понимаю. На тебя гляжу и понимаю! Плечом повернул – и все через голову пошло! Вот что значит в Горном Карабахе побывал!
Автомобиль мчал американцев по шоссе. Море отступило. Кругом, напоминая его простор, тянулась степь; вдали, будто берег, виднелись холмы.
– Они привыкли к размаху, – говорил Игнэс, озираясь вокруг. – Меня тревожит эта энергия русских. Вы, сенатор, хоть и коммунист, но все же американец. Боюсь, что усилия этих парней окончательно подорвут технический престиж Америки. Они строят док, мы опаздываем. Пусть инженер Кандербль покрутит мозгами… Надо зарядить этого Меджа… Надо чем-то удивить мир. Надо бороться, сэр!
– Мистер Игнэс, на такую борьбу я согласен. Уверен, что американские парни неплохие и поспорят с советскими ребятами.
– Надо бороться, Майк. И так, чтобы это действовало на воображение. Люди это любят. Тогда это выгодно. И надо работать, как говорится, не за страх, а за совесть.
– По этому поводу они еще так говорят:
Страшит хозяев близкий крах.
Страх в каждом шаге, в каждом слове,
Труд на чужих всегда – «за страх»,
Но для себя трудись «за совесть».
В этом их сила, – закончил коммунист. – Для себя строят.
– О да! – согласился капиталист.
– Ах, какая прелесть! Джонни, вы только посмотрите, какая прелесть!
– Замечательно! Мне даже кажется, что этот пляж построен той же самой фирмой, что и бетонированная дорога, по которой мы ехали.
– Джонни, вы просто ничего не понимаете! Это же просто пляж, он никем не создан.
– В самом деле? Никогда не думал, что вы безбожница.
– Замолчите и подъезжайте скорей к самой воде. Я хочу видеть океанский прибой.
Молодые люди ехали в небольшой открытой машине. Глория встала во весь рост. Ее розовый шарф развевался, выбивающиеся из-под маленькой шапочки волосы рвались назад. Радостными глазами она смотрела на поразительно ровную белую линию океанского прибоя, тянувшуюся насколько хватал глаз.
– Уверяю вас, Глория, это не линия прибоя, а нарисованная реклама; все специально подготовлено к сегодняшнему знаменательному дню.
– Поезжайте вдоль линии, чем бы она ни была.
Волны с шуршанием подкатывались почти к самым колесам машины, едущей по гладкому, словно укатанному песку.
