– Точно.
– Поп-расстрига, он же психотерапевт-недоучка. Ни то ни се. Остроумно, – повторил Алексей. – А бороду почему не сбрили?
– Привычка, – Николай пригладил окладистую рыжую бороду. – А что? Людям нравится. Доверия больше.
– А я тебе так скажу, Коля, – Леонидов хлопнул его по плечу. – Видать, задело тебя. Ты не в церкви разочаровался, а в себе. И захотелось тебе быть не бараном, а пастухом. Не грех стяжательства тебя тяготит, а грех зависти.
– Ты меня никак исповедовать решил?
– Так ты же сам напросился. Зачем ты мне все это рассказал? Я ведь не просил. И мы не в храме, а в аэропорту под лестницей. Я тебе грехи отпускать не имею права так же, как и ты мне.
– А ты и не каялся. Святой, что ли?
– Нет. У меня другой грех, грех гордыни. И я это признаю. Оправдываю себя тем, что хочу узнать истину. Наденьке Мануковой правду донести. А на самом деле мне обидно, что меня водит за нос какой-то мальчишка. Тоже, кстати, при деньгах щенок. Он мне так и сказал: бабло побеждает быдло. Мол, те, у кого денег полно, ничего не боятся. Вот я и завелся.
– Вот и ты мне исповедался, – усмехнулся в бороду бывший отец Николай. – Хоть и не желал того.
– Это от скуки. Еще несколько часов в зале ожидания, и мы бог знает до чего дойдем.
– Не упоминай Господа всуе, – строго сказал расстрига.
– Кто бы говорил! Давай оставим, Коля, божественную тему. Меня интересует парень. Сколько времени вы здесь стояли?
– Ну, минут десять.
– Он тебе тоже исповедовался?
– Нет.
– О чем же вы беседовали?
– За жизнь. Он просил с девушкой поговорить.
Алексей уже понял: отсюда, из-под лестницы, ни черта не видно. Так и сказал:
– Ни черта не видно, Коля. Вот в чем штука. Бога всуе нельзя упоминать, но рогатого-то можно?
– Гляди, накликаешь, – сурово сказал Николай. – А что ты хотел увидеть?
– Я просто хотел выяснить, мог ли Тема, стоя с тобой здесь, увидеть, как Мануков поднимается на второй этаж? И понял: не мог. Я сказал Артему, что убийство произошло между часом дня и без пятнадцати два. Но это я погорячился. Скорее, между тринадцатью двадцатью и тринадцатью сорока. В те двадцать минут, пока я носился по терминалу в поисках врача. Вы с Артемом долго беседовали?
– Я же сказал: минут десять.
– А потом?
– Потом пошли к девушке. Я сел рядом, а он говорит: «Я сейчас». И ушел.
– Куда?
– Я не спрашивал. Может, к матери?
– Ну да. Элина охотно обеспечит ему алиби! Долго его не было?
– Я не смотрел на часы. Может, минут десять. Может, меньше.
– Выходит, нет у него алиби.
– Чтобы парень стал убийцей? – Николай покачал головой. – Сомнительно.
– Тогда кто? И Надя его сторонится. Она что-то знает о своем парне. Все это неспроста. Я уверен, девушка знает, кто отравил ее мать!
– Свят-свят-свят! – торопливо перекрестил его расстрига. – Ты бы оставил это дело, сын мой. К чему живых-то тревожить? А мертвые пусть с миром упокоятся.
– Не мертвые, а убиенные, – поправил Алексей. – Разве не требуют они отмщения?
– Мне отмщение и аз воздам.
– Ага. Не суд человеческий будет судить убийцу, а суд божий. Так ведь долго ждать, Коля. Сколько уж раз конец света обещали? А он, зараза, все никак не кончится. Люди все хуже и хуже становятся, что ни город, то либо Содом, либо Гоморра. А Москва – так две Гоморры и бог весть сколько Содомов. Ладно, оставим эту богословскую беседу. Я понял, что у Артема нет алиби. Пойду поговорю с молодым человеком. У меня к нему есть очень интересный вопрос.
– Алексей, постой… – положил ему руку на плечо расстрига. – Не надо…
– Слушай, отстань от меня! Я хочу знать правду, и я ее узнаю!
