Московское воскресенье - страница 4

Оксана с неприязнью заметила, что Митя уже перешагнул через край, неизвестно до чего теперь договорится. Она задержала его руку, поднявшую новый бокал:

— Не торопись!

Следуя ее примеру, Елена Петровна перехватила руку мужа, подставила свой стаканчик и отлила из его бокала половину.

— Пусть мне будет плохо, ты, видно, забыл, что вечером поедешь не на концерт.

Слово «вечер» взлетело и повисло, бросив тень на помрачневшие лица. Наступила мгновенная тишина.

Михаил крепко сжал руку Оксаны, полузакрыв глаза, задержал дыхание. Потом встал, резко отодвинув стул:

— Простите, мне пора.

Словно по сигналу, все поднялись.

Петр Кириллович, чтобы наверстать потерянное время, решил воспользоваться машиной летчика, а не тащиться пешком до станции.

Летчик охотно согласился подвезти, и Петр Кириллович сказал дочери, чтобы она уложила вещи.

Елена Петровна тоже стала собираться и торопила мужа, которому хотелось еще побродить по саду.

Видя, что все уезжают, собрался и Митя, забежал на кухню, набрал кое-что поесть. И когда машина тихо тронулась к воротам, Митя с тяжелым рюкзаком за плечами обнял отца:

— До следующего воскресенья!

Обычно Сергей Сергеевич с дочерью стояли у дома и смотрели, как скатывались с горы машины, но сейчас он стоял один, потому что Оксана поехала проводить до шоссе своего летчика. И теперь она вернется не скоро. Будет ходить около реки, переживая и обдумывая свои новые чувства. «Хорошо, что она ушла», — думал Сергей Сергеевич. Ему трудно сейчас разговаривать с ней, он обязательно спросил бы, полюбила ли она Михаила или это просто дружба. Спросил бы… Да нет, ничего бы она ему не ответила. Теперь о таких вещах с отцом не говорят. Напрасно я трачу время на обдумывание этого вопроса, она ответит: «Не вмешивайся не в свое дело». Так, во всяком случае, сказал бы Митя, но так может сказать и Оксана, хотя у нее характер другой. Она скромна, не то что Митя, который все-таки сорвиголова.

Сергей Сергеевич пошел к дому, прислушиваясь к шороху листьев под ногами. «Сейчас я должен отдохнуть, — думал он. — Хирург должен быть холоден как лед!» Он все пытался прогнать тревогу, которая вдруг охватила его оттого, что Оксана так неожиданно, так удивительно вела себя, а может быть, и оттого, что кончился легкий день и надвигался тяжелый вечер.

Каждое утро, за час до отъезда в госпиталь, профессор с шумом распахивал дверь, выходил в сад и шагал по аллее до моста через обмелевшую речку. Шагал, останавливался, потирал лоб, качал головой. «Нет, сколько ни думай, этого невозможно понять…» Останавливался, навалившись на перила моста, прислушивался к журчанию воды и представлял, что ждет его в госпитале. Может быть, сегодня там будет хуже, чем вчера… Будет столько искалеченных людей, что он и не сможет всем оказать помощь. Вспомнив раненых, он закрыл глаза и сжал кулаки.

«Нельзя выносить без гнева эти миллионы смертей. Нельзя без боли видеть гибель лучших, молодых… Боже мой, почему каждый раз, когда я должен быть холоден, меня сжигает волнение? Никогда я не смогу спокойно наблюдать смерть этих прекрасных молодых людей. Никогда!»

Оксана, увидев отца у реки, подумала с грустью: «Вот и кончился праздник, настали будни, а будни — это работа…» Она прошла в свою комнату, надела халат, приколола фотографию Михаила к мольберту и стала заканчивать его портрет.

Оторвалась от работы, когда совсем стемнело, из оврага поднялся туман. А вместе с туманом к сердцу подкралась тревога. Опять ночь. Опять бомбежка. Ничего не известно. Ничего. Может быть, сегодня, когда будем спать, фашистский бомбардировщик заметит в темноте белую дачу и бросит на нее бомбу…

С соседних дач инженеры, врачи, ученые уже переехали в город. Отец остался, уверяя, что только в тишине леса он может унять свой гнев, успокоить сердце. Оксана предлагала перекрасить в зеленый цвет дачу, но отец сказал, что немцы очень хорошо осведомлены о расположении военных объектов и не будут швырять бомбы куда попало. Однако Оксана уже знала случаи, когда бомбардировщик, пролетев тысячу километров, сбрасывал бомбы на капустное поле.