В общем, видимо, автор придерживался хронологического порядка, но часто отвлекался от него, руководимый, скорее всего, опасением пропустить что-нибудь более важное. Этим объясняются и неоднократные повторения.
Остановимся на некоторых более крупных фактах повествования Шлихтинга с целью показать их историческую достоверность. Прежде всего, с этой точки зрения привлекает внимание рассказ об учреждении опричнины. Шлихтинг имеет о цели учреждения ее очень смутное представление, именно он понимает ее как уничтожение царем «своих приближенных, а особенно тех из них, кто отличался знатностью и древностью рода». Но причины для такого уничтожения заключались, по его мнению, в ненависти к этим лицам за их советы «править, как подобает справедливому государю, не жаждать в такой степени христианской крови» и т. д. Рассказав затем о гибели князя Овчины, Шлихтинг сообщает, что царь под влиянием новых увещаний бояр и митрополита почувствовал якобы угрызения совести и почти шесть месяцев воздерживался от казней, а сам обдумывал за это время проект устройства опричнины. О знаменитом отъезде в Александровскую слободу Шлихтинг не упоминает вовсе, а представляет дело так: царь призвал к себе знатнейших вельмож и заявил им о своем пресыщении властью и желании жить в отдалении и уединении, вместо же себя, в качестве правителей, рекомендовал своих сыновей, прибавляя, что во всяком трудном деле готов помочь им своим советом, так как будет жить поблизости. И действительно, он выстраивает себе в Москве особый дворец. «По соседству с этим дворцом он соединил особый лагерь, начал собирать опричников, то есть убийц, и присоединил их к себе самыми тесными узами повиновения». Про слободу же Шлихтинг упоминает впервые значительно позже, говоря, что когда народ начинает волноваться от постоянных казней, то тиран покидает Москву и обычно часто уезжает в Александровский дворец.
К рассказу Шлихтинга отчасти примыкают Таубе и Крузе, которые также говорят об обращении царя пред отъездом в слободу, но не к одним боярам, а ко всем чинам, с заявлением о том, что они не хотят терпеть ни его, ни его наследников, а потому он и решил передать созванным свое правление. На другой день после этого последовал отъезд в слободу. Штаден рассказывает обо всем этом очень кратко: «Великий князь из-за мятежа выехал из Москвы в Александрову слободу». Из всего этого можно, кажется, сделать тот вывод, что безмолвность и таинственность, которыми облекает наша летопись отъезд царя в слободу, вряд ли соответствуют действительности. Летописи, вытекавшие из клерикальных и боярских кругов, в то время явно оппозиционных царю, всячески старались затушевать эту оппозицию и потому стремились представить дело так, как будто это было произволом или капризом царя. Может быть, отъезд не был обставлен даже такой таинственностью, как это изображается обычно.
Сказание Шлихтинга занимает одно из центральных мест по разъяснению грандиозного заговора против Ивана IV, возникшего в 1567 году. Из русских источников про вторую часть этого заговора упоминается только в Переписной Книге Посольского Приказа 1626 года: «Столп, а в нем статейной список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Ноугородцкого Архиепископа на Пимена и на новгородцких Диаков, и на Подьячих, и на гостей, и на Владычних Приказных, и на Детей Боярских, и на Подьячих, как они ссылалися к Москве с Бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с Казначеем с Микитою Фуниковым, и с Печатником с Ив. с Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевича сыном Яковля, да с Дьяком с Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со князем Офонасием Вяземским, о сдаче Вел. Новагорода и Пскова, что Архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. Королю» и т. д. Подлинник этого дела бояре постарались уничтожить. Поэтому сведения о заговоре сохранились только у иностранных писателей, а именно у польского хрониста Мартина Вельского, лифляндских историков Кельха и Геннинга, недавно изданного Штадена и, наконец, у нашего Шлихтинга. Из новых историков существование этого заговора предполагали с большей или меньшей категоричностью Щербатов и Арцыбашев.
