Это было днем после обеда.
Как всегда, щедро грело индонезийское солнце. За окном стоял шум улицы. Началось с разговора о танцах.
— Я хочу сказать откровенно, — начал индонезиец Азиз, — что индонезийские танцы для меня не интересны. Подумайте, что это такое, — и он сделал жест пальцами, повторяющий движение танцовщиц: медленные, словно застывающие.
— Это дело вкуса, — заметил другой собеседник. — Но даже рождение нового искусства не будет означать отказа от лучших традиций, от культурного наследия, которым располагает народ.
— У народа есть свои заветные кладовые. Он собирает туда по крупице самые дорогие сокровища. И то, что попадает в копилку народа, — хранится веками.
Кто-то вмешался в разговор и спросил:
— А какой будет новая культура Индонезии?
— Очевидно, она будет развиваться как культура различных частей Индонезии. Из этой культуры будет создаваться новый сплав. Но теперь, может быть, легче будет выплавлять такой сплав. Даже в века колонизаторов не замолкли песня и гамеланг и не умерли танцы на Яве и Бали. Вам не приходилось видеть, как растение, развиваясь, пробивается даже сквозь трещину в асфальте? Так велика сила жизни! А народ — это не маленькое хрупкое растение.
Этот спор и эти слова затронули Азиза. Он курил непрерывно и забывал стряхивать пепел в пепельницу.
— Пожалуй, — после раздумья сказал он, — нам очень трудно будет совершать путь к новому.
Обращаясь к советским гостям, Азиз продолжал:
— Возьмите меня или подобных мне, я ведь не одинок! Я не помню, где я родился, но я знаю, что меня кормили голландским молоком. Я окончил голландскую среднюю и высшую школу. День за днем во мне уничтожали индонезийца. Вам это странно слышать, но до двадцати трех лет я был убежден, что обязательно женюсь на женщине только голландского происхождения. Я считал низким жениться на девушке индонезийке.
Он долго молчал, а потом продолжал:
— Стыдно сознаться, но я должен сказать вам об этом: даже и теперь, когда остаемся вдвоем с женой, мы разговариваем только по-голландски.
Мне вспомнился другой эпизод.
Видный ученый-индонезиец приехал в Москву. Здесь он встретился со студентами индонезийцами и был очень обрадован их успехами в учебе.
— Советский Союз обладает передовой наукой — познавайте эту науку и вы, — призывал он студентов. — Но не забывайте свою мать Индонезию, не изменяйте пере наших отцов.
Колонизаторы воспитывали в своих школах и университетах молодых индонезийцев так, чтобы убить в них любовь к Индонезии, к традициям и обычаям народа. Вот почему ученый-индонезиец так болел за национальные традиции. Но он еще не понял великого гуманизма советской школы, воспитывающей молодежь любой страны в духе любви к своей родине.
Ученый-индонезиец не успел ясно увидеть пропасть, разделяющую две школы.
Когда беседуют об Индонезии, то говорят о солнце, о том, как жарко в этой стране. Но в Индонезии бывают не только солнечные дни. Здесь есть и сезон дождей, который тянется четыре-пять месяцев — примерно с октября до апреля.
Дождь имеет свои прелести.
В ночной тишине шумят струи воды, ударяя по крыше. На темном небе — ни одной звезды. Все улицы затихают. Только неугомонные бечаки иногда нарушают молчание своими звонками или какой-то одинокий уличный торговец начнет предлагать неизвестно кому свой товар.
У дождей есть свои голоса.
То вдруг начнется такой ливень, который заглушает и шум улицы, и вой вентилятора. То вдруг закапают с крыш такие звонкие и отчетливые капли, словно поет множество флейт, и каждая из них исполняет свою особую мелодию.
А порой дождь идет почти бесшумно. Если выглянуть в окно, то можно увидеть, как прыгают капли и как каждая капля, падая в лужицу, вызывает крохотный фонтанчик.
На острове Бали нам привелось послушать игру оркестра гамеланг
