Николай скончался в реанимационном отделении, так и не придя в сознание.
Некоторое время, Ирина пребывала в депрессивно-шоковом состоянии и долго не могла войти в колею. Затем отчаяние сменила пустота и апатия. Отец как всегда поддерживал и помогал ей. Вадька рос здоровым и весёлым, гугукающим малышом, благодаря именно стараниям дедушки. Житейская схема: папа, дочь и кроха, стала для Ирины привычной, как и для многих вдовствующих женщин. Краски жизни стали возвращаться, а Москва, цинично презирающая слёзы, дала ей возможность встряхнуться и объективно оценить будущие перспективы.
Моррис, оказался тем человеком, который смог войти в её душевное состояние, понять её эмоциональный настрой. Выразив сочувствие и участие в её беде, он как нельзя близко, подошёл в качестве опоры и поддержки. Эрик, с английской невозмутимостью терпеливо ждал, когда женщина оправится от горя, и будет расположена, чтобы вновь выслушать его. Шансы его удвоились, и он не торопился. Ирина заговорила первой. Зорина дала согласие стать его женой и просила Эрика увести его на свою родину. Посол сиял как начищенный пятак.
— О Ирина, ты не будешь знать недостатка ни в чём, ни в чём, — уверял Моррис, словно боясь, что она передумает. — У меня есть шикарный дом с прекрасным видом на Темзу. Беда приходит, Ирина, прости, что напоминаю, но надо жить. А такой женщине как ты, надо жить хорошо. Я познакомлю тебя с родителями, они чудесные люди.
— Эрик, это всё хорошо, но ты знаешь, у меня есть ребёнок.
— Не беспокойся, милая, твоего малыша я приму сердцем как своего, — продолжал тот. — Как только оформим отношения, я приеду сюда, чтобы официально оформить усыновление и забрать его. Конечно, не просто будет пройти через ваши инстанции и спецслужбы…
Эрик продолжал излагать, а Ирина грустно улыбалась и иногда в такт его увещевания кивала головой.
Был ряд проблем, которые надобно было решить, чтобы уехать в свободную страну.
Железный занавес был непреодолимой преградой для всех желающих покинуть Советский Союз и каждый из немногих, кто уходил за океан, разрабатывался комитетом безопасности. Морис обещал вопрос решить на своем уровне, а поскольку основные задачи по организации беспрепятственного вылета и получения гражданства в Англии он брал на себя, то оставался ещё один вопрос. Отец.
Отец всегда являлся для неё эталоном мужественности и какой-то судейской суровости. Он мог прикрикнуть, но мог и приголубить. Выросшая без матери, девочкой она всегда тянулась к отцу, а тот скупыми порциями давал ей тепло недостающей ласки. Живя своим лесом, своей какой-то глубокой таёжной мудростью, папа для неё оставался загадкой и по сей день. Она любила его, уважала и побаивалась одновременно. Как отнесётся он к её решению, Ира предполагала и боялась этого, больше всяких спецслужб.
Наконец, собрав свою волю в кулак, Ирина Зорина решила открыть свои планы отцу. День для откровения она назначила за неделю до вылета. Эрик оказался на удивление быстр и проворен в улаживании проблем, на билетах были выбиты даты, а Железный Феликс разжал свой кулак и напутственно махал в дорогу.
Дома Ира растеряла свою храбрость и никак не могла собраться духом, чтобы начать разговор. Пора было уж ехать в Москву, а она не знала с чего начать. Кончилось тем, что Глеб Анатольевич сам подошёл к ней, взял за подбородок, поглядел в глаза.
— Ты что-то важноё хочешь сказать, Ириша… Я вижу. Погодь, погляжу, не проснулся ли Вадик. — Он подошёл к кроватке, наклонился, что-то там поправил. — Пойдем на кухню.
Сев за стол кухонного стола, отец опустил глаза, зная видимо, что дочь не выдерживает его взгляда и теряется в речи.
Он знал, он чувствовал: дочь уходит, ускользает от него. Впрочем, это произошло давно, с тех пор как она впервые вдохнула воздух большого города. Он видел, какая происходит чехарда в отношениях дочери с Колей, опять же чувствовал их душевный разрыв, и понимал, что теряет их обоих. Пробовал вытянуть их в тайгу, в надежде, что хвойный воздух дикой природы вылечит их сердца и выбьет городскую дурь. Зазывал пару раз, да какой там. У Ирины рабочий график, да и Николай потом подался в разъезды. Махнул рукой, теперь сильно жалел, что махнул.
