— Не беспокойтесь, всё будет в порядке.
— Ну-ну, — со значением кивнул боцман. — Ещё поглядим…
К этому времени на «Тороке» подняли пары в котлах, после чего турбинисты засуетились, забегали с ключами, и Бестенюк получил льготное время для каких-то неотложных дел. Каждые полчаса воздух нал гаванью наполнялся разноголосицей корабельных склянок. Начался отлив. Корпус сторожевика неуклонно опускался вниз по вертикальной шпунтовой стенке. Вахта давала слабину швартовным концам Остальные моряки томились в ожидании аврала, выход задерживался.
«Циркульный» дом хорошо просматривался с ходового мостика. У пятнадцатого окна в четвертом ряд была открыта форточка. Для окончательного устройства там не хватало тюлевых гардин. Пекочка обещал прибить косяки по возвращении из похода, который пока даже не начинался.
Веселые горны на эсминцах и трели боцманских дудок дружно возвестили ужин. В кают-компании капитан-лейтенант Выра разговаривал с механиком по поводу подозрительных стуков в турбине высокого давления.
— Вы нам мозга не пудрите, — вмешался Тирешкин. — Видимо, неслучайно конструкцией предусмотрены ещё турбины низкого давления.
— Точно, — подтвердил Бебс. — Но вот беда: одна без другой турбины не вертятся.
Все засмеялись, а Пекочка нашел, что наступил благоприятный момент обратить внимание командире на его личные дела.
— Пока суд да дело, прошу разрешения сойти на часок.
Старпом поперхнулся супом. Минёр посмел обратиться через его голову. Но Выра выставил ладонь и слегка двинул ею в сторону разгневанного Лончица.
— Удивлен. Все озабочены предстоящим учением, и только вы думаете о посторонних вещах.
Пекочинский не считал эти вещи посторонними и потому решился уточнить:
— Выход в море откладывается, и я бы успел помочь человеку на новом месте…
— Откладывается, но не отменен.
Ужин заканчивался, когда Пекочка с отчаяния выдвинул последний неотразимый аргумент:
— Товарищ командир! Ну, на пол часика. Понимаете, то да се… гардины повесить…
На минуту все замерли. Потом переборки кают-компании потряс взрыв хохота.
— Коли так, — смеялся Выра, — не в силах отказать…
Пекочинский вдруг стал пунцовым вроде семафорных флажков и всё пытался подчеркнуть, что он имел в виду укрепление карнизов для занавесок. Какое там! Никто не слушал. И тогда ему пришлось удалиться, в отчаянии махнув рукой…
Выход в море так и не состоялся. Инженер-лейтенант Бестенюк принялся вскрывать кожух паровой турбины, и само собой Чеголину пришлось подменить минёра, заступив на дежурство по кораблю. Пройдясь по верхней палубе, он убедился, что швартовы обтянуты, сходня закреплена, опущенные к привальному брусу кранцы надёжно амортизируют удары при всплеске волны. Упираясь каблуками в закраины минных рельсов, чтобы не заскользить по выпуклому металлу, смазанному соляркой для защиты от ржавчины, дежурный прогуливался от полубака к корме, изредка поднимаясь на мостик.
«И было три свидетеля, — утверждало из динамика вкрадчивое сопрано, — река голубоглазая, березонька пушистая да звонкий соловей…» Песня напоминала о соловьях и о многом другом. По традиции считается, что женщинам нет места на военном корабле. Это неправда. Они присутствуют здесь незримо и порой очень мешают жить. Чеголин деловито нес службу, а мыслями вдруг завладела песня. Сколько ночей ему виделся женский силуэт в солнечных лучах? Как буд-то у Артёма была другая девушка, кроме той? А может, написать ей письмо? Ведь обещал. Письмо ни к чему не обязывает.
«Так же, как счетчик лага в штурманской рубке отсчитывает пройденные кораблем мили, время быстро и звонко отщелкивает трудовые дни…»
Эта замечательная фраза пришла ему в голову в тесной дежурной рубке и запросилась на бумагу. Писать в шинели с пистолетом на боку не очень удобно. Но это было на редкость спокойное дежурство. Капитан-лейтенант Выра сошел на берег. Евгений Вадимович Лончиц был занят составлением плана общекорабельных учений. Если взглянуть со стороны, дежурный офицер тоже трудился над заполнением вахтенного журнала:
«Я привык за это время и к снежным зарядам, и к холодному мерцанию северных сияний (сияний впрочем, Артём ещё не видел, но как без них обойтись?), которые так непохожи на бархатные южные ночи. Полюбил я и суровое студеное море отважных «груманланов» — первооткрывателей Шпицбергена. Полюбил его безлюдные берега, его коварные слишком коварные рифы и жестокие норд-вестовые ветра».
