В главе VIII своего труда он явно поддерживает республиканские традиции. «Хорошие законодатели требовали от женщин известной строгости нравов. Они изгоняли из своих республик не только порок, но даже видимость порока» (14, стр. 248).
Таким образом, будучи сторонником просвещенной монархии, Монтескье не мог не симпатизировать более радикальному антифеодальному законодательству в республиках. Французский просветитель считал, что республики, в особенности незначительные по своим территориальным размерам, больше считаются с законами природы, а природа протестует против распущенности нравов.
«Все народы, — писал Монтескье, — единодушно относятся с презрением к распущенности женщин, потому что всем им внятен голос природы. Она установила нападение, она же установила и защиту и, внушив обеим сторонам желание, дала одной стороне дерзость, а другой— стыд. Она дала людям много времени для забот о самосохранении и лишь короткие моменты для воспроизведения своего рода.
Поэтому неправильно мнение, будто невоздержанность порождается законами природы, напротив, она является их нарушением; скромность и самообладание — вот что предписывается этими законами.
Кроме того, в природе разумных существ заложена способность чувствовать свои несовершенства, потому-то природа и дала нам стыдливость, т. е. чувство стыда перед этими несовершенствами» (14, стр. 383).
Здесь автор явно склоняется к биологической трактовке нравственности.
Иногда Монтескье связывает аморализм с неблагоприятным климатом. Он прямо сетует на то, что в жарких странах страсти пробуждаются раньше.
Таким образом, у французского просветителя уживаются одновременно три концепции морали: социально-политическая, выводящая моральные нормы из общественного строя и политических учреждений; биологическая, объясняющая мораль природой человека как биологической особи; и географическая, выводящая нравственность из климата, рельефа местности и т. д. Этот плюрализм и эклектизм Монтескье объясняется не его индивидуальными слабостями как ученого, а общим уровнем философской и социологической мысли XVIII в. Ведь даже наиболее последовательные французские атеисты и материалисты были метафизическими материалистами в понимании природы и идеалистами в понимании общества. Монтескье не был атеистом и материалистом даже в понимании природы, но благодаря огромному историческому кругозору он не мог не обратить внимание на возможность использования морали различными общественными группами в своих интересах. Отсюда учение Монтескье о морали как важнейшем элементе воспитания.
Французский просветитель был гениальным педагогом XVIII столетия, в этом отношении его можно сравнить с Руссо. Определяя принципы воспитания, Монтескье всегда исходил из двух посылок: необходимо дать людям конкретные знания о природе и обществе и вместе с тем научить их правильным поступкам, привить им высокую нравственность. Каждой эпохе, доказывал мыслитель, и каждому общественно-политическому строю свойственны свои приемы морального воспитания, свои нравственные цели и нравственные оценки. В труде «О духе законов» книга четвертая так и озаглавлена: «О том, что законы воспитания должны соответствовать принципам образа правления»; специальные главы этой книги посвящены воспитанию в монархиях, в деспотических государствах и в республиканском государстве.
Меньше всего удался Монтескье анализ монархической системы воспитания. Мы уже обращали внимание на ошибку просветителя, объявившего принципом монархии честь. Однако при всем сочувствии монархии Монтескье не может отказаться от критики феодально-сословного воспитания, по существу характерного для монархического строя. Он дает единственное в своем роде разоблачение придворно-аристократического понимания моральных обязанностей молодого поколения. В поступке, указывает Монтескье, здесь ценят не доброе чувство, а показную красоту, не справедливость, а широту размаха, не благоразумие, а необычайность. Принципы воспитания в монархиях допускают волокитство, если оно ведет к победе, вот почему в монархиях нравы никогда не бывают так чисты, как в республиканских государствах. Эти принципы допускают хитрость, если она сочетается с представлением о «великом уме» или о «великих делах», и допускают самые коварные уловки в политике. Они запрещают лесть лишь в том случае, когда она не связана с представлением о большой выгоде. В монархическом государстве требуют правды от речей человека, но не из любви к самой правде, а только потому, что человек, привыкший говорить правду, кажется смелым и свободным. Здесь довольствуются не правдой, а видимостью правды.
