Шелковая ткань развевалась. Фигура двигалась ко мне, держа в руках нож.
– Мадам Изекиль? – Мой голос звучал шероховато и грубо. Скоро я совсем не смогу говорить. Я не понимал, что происходит, но луна поднималась все выше и выше, теряя свой янтарно-желтый цвет и заполняя мой разум бледным светом.
– Мадам Изекиль?
– Ты заслуживаешь смерти, – сухо произнесла она низким голосом. – Хотя бы за то, что ты сделал с моими картами. Они были очень старыми.
– Я не умру, – ответил я. – «Даже тот, кто сердцем чист и молитвы в ночи твердит». Помните?
– Чушь, – возразила она. – Знаешь самый старый способ снять проклятие с ликантропа?
– Нет.
Костер разгорелся сильнее, пылая зеленью мира над морем, зеленью водорослей и зеленью медленно плывущей травы. Пылая изумрудным цветом.
– Нужно просто дождаться, пока он снова обернется человеком и до следующего перевоплощения останется целый месяц, а затем взять жертвенный нож и убить его. Вот и все.
Я повернулся, чтобы бежать, но за моей спиной оказался бармен. Он схватил меня за руки и вывернул запястья за спину. В лунном свете сверкнуло бледное серебро ножа. Мадам Изекиль улыбнулась и полоснула мне по горлу.
Кровь забила фонтаном и начала течь из раны. Затем этот поток уменьшился и наконец совсем прекратился…
…В висках стучало, затылок сдавило. Вода вздымается. Затем другой кадр – лай, грохот, другой кадр – красная стена надвигается на меня из темноты ночи
…я ощущал вкус звезд, растворенных в морской воде, – пенящихся, далеких и соленых
…мои пальцы кололи булавки, кожу хлестали языки пламени, глаза приняли темно-желтый оттенок, словно топазы, я чувствовал эту ночь.
Мое дыхание паром клубилось в ледяном воздухе. Я невольно зарычал. Передними лапами я ощутил снег. Я отстранился, напрягся и бросился на нее. Меня окутал запах гниения, висящий в воздухе. В прыжке я будто бы остановился, и что-то лопнуло, как мыльный пузырь…
Я был глубоко-глубоко в море, стоя всеми четырьмя лапами на покрытом слизью каменном полу у входа в какую-то крепость, построенную из огромных грубо обработанных камней. Камни источали бледный, мерцающий в темноте свет, напоминающий призрачное свечение стрелок часов.
Из моей шеи сочился сгусток черной крови.
Мадам Изекиль стояла на пороге передо мной. Теперь она была шести, может, даже семи футов[15]в высоту. На костях ее скелета висела плоть – изъеденная и обглоданная, а шелковые одежды превратились в водоросли, плывущие в холодной воде этих глубин без сновидений. Они скрывали лицо, словно мертвая зеленая вуаль.
На поверхности ее рук и на плоти, торчащей из грудной клетки, росли моллюски.
Я чувствовал себя раздавленным. Я больше не мог думать.
Она подошла ко мне. Водоросли, окружающие ее голову, раздвинулись. Ее лицо выглядело так, что вы не стали бы такого есть, если бы вам подали его в суши-баре. Оно было испещрено присосками, колючками и развевающимися отростками морских анемонов[16], но я знал, что где-то посреди всего этого скрывается ее улыбка.
Я оттолкнулся задними лапами. Мы встретились там, в глубине, и стали бороться. Было очень темно и холодно. Мои челюсти сомкнулись на ее лице, и я почувствовал что-то разорванное и изношенное.
Это был почти как поцелуй, там, на ужасной глубине…
Я мягко приземлился на снег. В челюстях у меня оказался шелковый шарф.
Другие шарфы падали на землю. Мадам Изекиль нигде не было видно.
На снегу лежал серебряный нож. Промокший, я стоял на четвереньках в свете луны и ждал. Затем отряхнулся, разбрызгивая повсюду морскую воду. Я слышал, как она шипела и трещала, попадая в огонь.
У меня кружилась голова, я был очень слаб. Я сделал глубокий вдох.
Внизу, в бухте, виднелись люди-лягушки. Как мертвые, они болтались на поверхности моря. Какое-то время они плыли на волнах туда и обратно, затем извивались и прыгали друг за другом, шлепаясь в бухту и исчезая в море.
Послышался крик. Это был рыжеволосый бармен, продавец алюминиевой обшивки, который таращился на ночное небо, на плывущие облака, закрывающие звезды, и кричал. В его крике были ярость и разочарование, и это меня испугало.
Он поднял нож с земли, вытер снег с рукоятки, а кровь с лезвия стер своим пальто. Затем взглянул на меня. Он плакал.
