Разгром.
Чем-то владели Молодые Боги, чем-то, чего не оказалось у всех, кто попытался заступить им дорогу. Магические умения? – в них им не откажешь, но, право же, те же эльфы молодого мира, где оказался Отец Дружин, могли вырасти в чародеев ничуть не менее изощрённых и искусных.
Божественность? – а что это такое? Бессмертие? Способность жить вечно? Но этим наделены те же эльфы, многие из древних богов. Время властно не над всеми в Упорядоченном. Право править? – но как отличить его от права сильного? И всё возвращается на круги своя – где истоки силы Ямерта и его родни?
Ему, богу О́дину, до этого не добраться, понимал Отец Дружин. Даже в День Гнева, когда Ястир встал рядом с ним, Старый Хрофт всё равно не понимал пределов мощи, отпущенной нежданному союзнику. Не знал, что может даровать её, а что – отнять.
Только Истинный Маг, сознающий, что такое Великий Предел, ответил бы на этот вопрос. Требовалось лишь, чтобы ему захотелось – и очень бы сильно! – его задать.
А ещё и знать, как добиваться разгадки.
Оставленная бесхозной, как бы ничейной Тьма так и звала, так и манила сильных – прииди и владей. Обрети несказанную, непредставимую для тебя-прежнего мощь. Всё – твоё, у твоих ног. Кипящий Котёл страшен, но его можно подчинить своей воле. И тогда никто не устоит перед тобой!
Никто – кроме лишь всепобеждающего света. Тьма больше, чем просто его отсутствие, но, чтобы изгнать Свет, одной лишь Тьмы недостаточно. Чтобы наступили сумерки, солнце должны закрыть тучи. Вещественные.
А ведь как хотелось отринуть трусливую предусмотрительность, как хотелось встать рядом со смелым Ракотом! Прямым, честным, суровым – таким же, как был ты сам, бог О́дин. Как хотелось бы вновь, словно встарь, грудь на грудь!
Нет, нельзя. Ты пробовал. И другие тоже, в День Гнева поднялись простые смертные, но и они не преуспели.
Не преуспеет и нетерпеливый маг Ракот.
Горел огонь, горел, будил, немилосердный, больную память; словно наяву слышались богу О́дину весёлый шум пира, звон клинков в руках сражающихся чести ради эйнхериев; порой казалось, что из дальней дали доносятся голоса Фригг, Йорд, Тора, Бальдра, хитроумного Локи.
Но нет, ты знаешь, Отец Дружин, то всего лишь призраки, рождённые твоей собственной памятью. Их нет, нигде. Или они в таком месте, что тебе до них не добраться и не дозваться. И даже удайся тебе твоя месть, удайся во всём – асинь и асов не вернуть.
Так какой смысл хитрить? Ямерт могущественен, но и наверняка беспечен. Несчитаные бездны времени протекли с его победы на Боргильдовом поле, никто не бросал ему настоящего вызова. Он не ждёт удара. Так, может, потешиться напоследок? Броситься в битву, как встарь, не щадя себя?
Ярится пламя, танцует и вьётся, плетёт вечные кружева. Точно так же плясало оно и в тот день, когда…
– Здравствуй, Отец Богов.
Старый Хрофт не поднял голову. Он узнал и голос, узнал и походку.
– Что ж, заходи, коль пришла, Гулльвейг. Гостьей будешь.
Великая ведьма, прародительница всего их племени, не изменилась. Да и как могла измениться та, чья суть – магия?
– Давно не виделись, бог О́дин, – Гулльвейг сбросила отороченный мехом плащ, оставшись в длинном белом платье, плотно облегавшем тонкий стан и высокую грудь. – Хорошо ли служит тебе мой меч?
– Спасибо, жаловаться не приходилось, – Старый Хрофт поднялся. – Прости, угощение у меня нынче простое. Всё больше своё, чем местные леса богаты.
Гулльвейг прошлась вокруг пляшущего пламени. За её спиной словно растекалась пронизанная золотыми искорками темнота, мягкая, обволакивающая, зовущая.
Старый Хрофт не глядел на гостью. И не притрагивался к выставленным яствам.
– Хорошо у тебя здесь, покойно. Не как в Асгарде, – гостья плыла, плыла, словно стягивая в тугой узел вокруг них всю темноту дома.
– В чём твоя нужда, Гулльвейг?
– Помнишь наш уговор, бог О́дин? Когда я отдала тебе свой талисман? Тот самый, что старше Валгаллы?
– Бог О́дин не забывает ничего. Если тебе нужна моя служба, исполню, как уговорились. Да и как могло быть иначе? Уж не решила ли ты, гостья, что Отец Дружин станет увиливать от собственного обещания?
