Что-то непонятное, неведомое доселе Галине дрогнуло в ее сердце. В словах Мазепы, в его страстном возгласе она почувствовала какую-то обиду для себя; острая боль впилась ей в сердце, на глаза навернулись слезы.
Он сердит оттого, что звал ее, а она не захотела уйти, он хотел спасти ее от пана. «А, так это о ее душе говорил он!» — пронеслось молнией в ее голове, и вдруг от этой мысли непонятная грусть охватила ее. «От чего же он хотел спасти ее? Именно ее? Верно, она была красивая, верно, он очень жалел ее?»
Погруженный в свои воспоминания, Мазепа не заметил впечатления, произведенного его словами на Галину.
— Что ж, она была хорошая, гарная? — произнесла Галина дрогнувшим опечаленным голосом, — ты очень любил ее?
— О, не спрашивай, — вскрикнул порывисто Мазепа, — ты ведь не можешь понять, ты не знаешь этих золотых гадин, которые не умеют ни любить, ни чувствовать! Для которых золото — да их «почт вельможнопанськый» дороже всего на земле!
На лодке снова воцарилось молчание. Ни Мазепа, ни Галина уже не замечали окружающей их красоты; оба сидели молчаливые, немые, ошеломленные роем окруживших их дум. Между тем никем не управляемая лодка тихо ударилась о берег реки и остановилась. Мазепа машинально вышел на берег, за ним вышла и Галина. Они пошли по зеленой степи: кругом не видно было ничего; хутор давно уже скрылся из виду, кругом расстилалось лишь зеленое поле, пестреющее множеством полевых цветов; при дыхании ветерка высокая трава гнулась и снова подымалась, и казалось тогда, что по степи пробегает широкая волна; нежный аромат цветов и полевой клубники наполнил воздух. Но ни Мазепа, ни Галина не замечали ничего.
Мазепа шагал быстро, порывисто, как только шагает сильно взволнованный человек; несколько раз он сбрасывал шапку и, проводя рукой по лбу, подставлял его свежему дыханию ветра, словно хотел облегчить свою голову от жгучих, мучительных дум. Галина шла рядом с ним, погруженная в свои мысли.
«Зачем он хотел спасти ее? Именно ее? — словно повторил какой-то назойливый голос в ее сердце. — Если он жалел ее, то значит любил, если он любил ее, то значит она была гарная, хорошая, разумная. Он сердится, значит, ему жаль ее, значит он не забыл ее до сих пор!» Бедное сердце Галины сжималось мучительной тоской, на глаза выступали слезы. «Глупая, глупая, она думала, что ему хорошо с ней! Но что она значит перед той пышной панией, — все равно, что эта полевая былинка перед роскошным садовым цветком».
Так дошли они молчаливо до высокой могилы, молча взошли на нее и молча опустились на землю на ее зеленой вершине.
Мазепа сбросил шапку и, вздохнувши глубоко, оперся на руки головой. Галина следила за ним встревоженными, опечаленными глазами.
— Зачем же ты хотел спасти ее, если она такая гадина? — произнесла она наконец тихим опечаленным голосом.
Мазепа вздрогнул при звуке ее голоса и заговорил горячо.
— Да, хотел спасти ее, потому что верил ей… О, если бы ты знала, Галина, как умеют они говорить, как умеют туманить мозг горячими словами… небесными улыбками, — глухой бы услышал, немой бы заговорил, камень бы растопился горячими слезами!
— Так это про нее ты все думаешь? Ты за ней скучаешь? Ты хотел бы снова ее увидеть? — голос Галины дрогнул, глаза ее наполнились слезами.
— Нет, нет, дитя мое, мне с тобой лучше всего!
Мазепа взял ее за руки и. поднявши голову, взглянул на Галину.
— Но что с тобой! — вскрикнул он с ужасом и удивлением, останавливая свой взгляд на ее лице. Она была бледна, как полотно, казалась еще бледнее белого венка, покрывавшего головку ее, большие карие глаза ее, подернутые слезами, смотрели на него с тоской, с печалью, с немым укором, казалось, еще мгновение — и эти слезы польются неудержимо из ее глаз.
— Что с тобой? — повторил Мазепа, — Я обидел, огорчил тебя?
— Нет, нет, — заговорила, не слушая его слов, Галина слабым, прерывающимся голосом, — мне так чего-то больно, ты скучаешь, ты тоскуешь за нею. Она такая умная, такая гарная, а я…
— Ты лучше их всех, ты не знаешь цены себе, Галина, рыбка моя, голубка моя, дорогая! — вскрикнул горячо Мазепа.
