Ибн Вахид сказал:
- Мы знаем, вы царевич, внук вашего Повелителя.
- Это правда, - согласился Султан-Хусейн.
- Но внук от дочери?
- Да.
- Значит, при многих других внуках вам не на что рассчитывать.
- Мы все равны между собой.
- Пока жив дед.
Султан-Хусейн промолчал: он это знал и часто об этом задумывался.
- Чего вы требуете?
- Предлагаем.
- Что?
- Войдите в Дамаск правителем города.
- Зачем?
- Ваш дед не захочет разорять город, принадлежащий его внуку. А городу равно - платить дань мамлюкскому ли Фараджу, вашему ли деду. Нам нужен покой и мир.
- От чьего имени вы это говорите?
- От Дамаска.
- Кто дал вам право?
- Вон там двое дамаскииов, законовед и мулла. Я дам клятву.
- А когда я войду в город, вы меня запрете в темнице и сей мулла трижды освободит вас от клятвы.
- Но ведь никто не помешает мне взять вас в плен. Ваше войско не сможет долго защищаться. Лошади ваши крепче, но воины изнемогли. Я старый человек и вижу, все разлеглись на траве, чтобы отдышаться, а мои наготове, в седлах.
- Понял: вы меня обыграли.
Они подозвали сопровождающих и вместе поехали на Дамаск, возглавив дотоле невиданное войско, состоявшее из арабов в пыльных бурнусах и из потных, раскрасневшихся воинов Тимура с длинными воинскими косицами, что уподобляло их монголам, коими их и звали среди арабов.
В один из прохладных дней на путников внезапно подул, перехватывая дыхание, горячий, сухой ветер. А потом понесло песок из неугасимой Аравийской пустыни. Гуще и гуще. Казалось, сама пустыня опрокинулась над ними и валится вниз, на них.
Все побежали, ища какую-нибудь выбоину, бугорок, хотя бы чахлый кустик, чтобы заслониться, закрыться от хлещущих струй песка. И Мулло Камар, оказавшийся возле Ибн Вахида и Кара-Юсуфа, кинулся с ними в одну канаву под попону, расторопно свернутую с седла.
Чтобы обойтись тем нешироким покровом, они залегли в канаве, прижавшись друг к другу.
А песок над ними, заметая попону и всех, кто под ней, шелестел, гудел, взвывал, вдруг затихал и вскоре снова шумел, шелестел, струился под неровные края отяжелевшей ткани.
Ветер дул долго. Прислонившись к боку Кара-Юсуфа, Мулло Камар задремывал, но, очнувшись, опять, как во все многие дни от Сиваса, подумывал: сколь легче жилось бы ему, не было бы и этой дороги, уцелей при нем пайцза.
"Где она нынче? Кого хранит, кому открывает пути? Как страшно понять, что ее уже нет в руках у маленького человека, избранного великим Повелителем для тайных дел".
Порой, изнемогший, он костенел от этих мыслей, затихал от страха: за меньшие промахи проведчиков карали, отрубая им то палец, то руку, то голову. Быть казнимым легко: взмах топора, меча или просто ножа - и казнь свершилась. А каково терзаться от долгих страхов!
Кара-Юсуф с Ибн Вахидом, соскучившись, тихо разговаривали, не стесняясь притихшего Мулло Камара: им казалось, он спит. Оба не могли прервать воспоминаний, выйти из мира, казавшегося обоим милым и добрым, ибо в памяти часто затухает былая горечь и печаль, о чем не хотелось помнить тогда, пока оно было недавним, но остается давняя радость, о которой часто вспоминается, если приходит поздняя печаль. Только счастливые люди забывают о минувших радостях.
Голос Ибн Вахида:
- Прозорлив был Баркук. Заведомо знал, остерегал, когда опять нам ждать Тохтамыша и с чем он идет - на союз ли с нами либо задумал завоевывать нас.
Голос Кара-Юсуфа:
- Бурхан-аддин тоже все наперед знал.
- Да. Знал. А вот ныне Тохтамышу не до набегов, сам в бегах от Едигея, Едигей его ловит.
- Кто это?
- Золотой Орды хан. Тимуров выкормыш. В Самарканде пресмыкался, а ныне сам на Самарканд зарится.
- Отец его знал?
- Не упомню. Пока прикинулся, будто Тимуру верен. А Самаркандом завладеть норовит!
- Как, бывало, Тохтамыш: на Москву зарится, а сам ей в братья сватается.
- До Москвы далеко.
- Оттуда она рядом с ними. Все они, пока им оружье из рук не вышибли, на чужое зарятся. Без того им власть не в сласть.
Ночью буря стихла. Не веря тому, еще полежали.
На зубах хрустел песок. Ноздри были забиты песком. Глаза слезились, запорошенные густой пылью.
