Я поднимаю на нее бровь и ухмыляюсь.
— Только тем, кто дерзил мне в ответ.
Рэйн морщит нос, как будто хочет показать мне язык.
— Так почему же ты тогда уехал, раз тебе так хорошо жилось с твоим классическим роком и итальянскими женщинами? — дерзит она.
Моя улыбка исчезает.
— Это было уже после того, как начались кошмары. Эй, осторожнее!
Я указываю на осколок стекла, торчащий под странным углом на ее пути. Она осторожно обходит его, не спуская глаз, а затем снова обращает свое восхищенное внимание на меня.
— Туризм полностью иссяк. Я больше не мог зарабатывать на жизнь, играя на улице, а без визы я не мог устроиться на нормальную работу. И снова у меня не было выбора. Моя соседка по комнате была американкой, чьи родители предложили оплатить наши билеты на самолет обратно в Штаты, так что… вот так я и оказался в Южной Каролине.
— А ты ее любил?
Ее неожиданный вопрос застает меня врасплох.
— Кого?
— Твою соседку! — Ее большие глаза сужаются до щелочек, когда она делает саркастические кавычки вокруг слова: «соседка».
Я ненавижу то, как мне сильно это нравится.
— Нет, — честно отвечаю я. — А ты его любила?
— Кого?
Я опускаю глаза на желтые буквы, украшающие ее задорные сиськи.
— Парня, у которого ты забрала эту толстовку.
Взгляд Рэйн падает вниз, и она останавливается, как вкопанная.
Думаю, это означает — да.
Скрестив руки на логотипе группы, она поднимает голову и смотрит на что-то позади меня. Я сразу вспоминаю то, как вчера она наблюдала за той семьей в парке.
Прямо перед тем, как свихнуться на хрен.
Вот, дерьмо.
— Эй… слушай, прости. Я не хотел этого говорить…
— Это его дом.
Что?
Я следую за ее взглядом, пока не оборачиваюсь и не нахожу желтый фермерский дом с белой отделкой, находящийся примерно в сотне футов от дороги. Это место лучше, чем у ее родителей, и даже больше, но двор такой же заросший.
— Значит парень по соседству, да? — Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моем голосе не слышалась злость, но от понимания того, что кусок дерьма, расстроивший Рэйн, находится где-то внутри этого дома, я закипаю.
Когда Рэйн не отвечает, я оборачиваюсь и вижу, что она стоит ко мне спиной. Я опускаю байк на подставку, готовясь броситься вслед за этой задницей, если она снова решит сбежать, но стук таблеток о пластиковый пузырек говорит мне о том, что Рэйн никуда не денется.
Она нашла другую форму спасения.
Рэйн проглатывает таблетку и засовывает пузырек обратно в лифчик. И все это гребаное время я практически слышу, как кровь приливает к моим ногам.
Кем бы ни был этот парень, он труп.
— Рэйн, мне нужно, чтобы ты назвала хотя бы одну вескую причину, по которой я не должен ворваться в этот дом по этим ступенькам, вытащить за горло этого ублюдка и заставить его съесть свои собственные пальцы после того, как я отрежу их своим перочинным ножом.
Она издает печальный смешок и снова поворачивается ко мне лицом.
— Потому что он уехал.
Я делаю глубокий вдох. Слава, мать его, богу!
— Он уехал со своей семьей несколько недель назад. Они хотели провести 23 апреля в Теннесси, откуда родом его родители, — усмехается Рэйн, закатывая глаза.
23 апреля. Вот как называют этот день, когда не хотят говорить об апокалипсисе. Как будто это гребаный праздник или что-то в этом роде.
Рэйн смотрит на меня со смесью горя и ненависти в глазах, и мне знакомо это чувство. Благодаря ненависти жить с разбитым сердцем становится легче. По крайней мере, так было у меня.
А теперь я вообще ничего не чувствую.
Перегнувшись через байк, я обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Рэйн наклоняется через кожаное сиденье, чтобы тоже обнять меня, и мое сердце вместе с членом увеличиваются в ответ. Все, что я хочу сделать, это целовать ее до тех пор, пока она не забудет, что этот тупой деревенщина когда-либо существовал, но я этого не делаю. Не потому что она слишком уязвима, а потому что я не доверяю себе в том, что у меня хватит сил остановиться.
— Эй, посмотри на меня, — говорю я, изо всех сил стараясь снова не вдыхать запах ее гребаных волос.
Две большие голубые радужки глядят на меня из-под испачканных черной краской век, и потребность, которую я в них замечаю, заставляет мою душу болеть.
