— Эмм, — Рейн смотрит вдаль, как будто отсюда может его увидеть.
В этой части города есть только старые фермерские дома, вроде ее, с неухоженными полями и дерьмовой тучей деревьев между ними. Никто ничего не выращивает. На этой земле даже нет лошадей. Только куча старых машин и ржавых сараев.
— Думаю, минут пятнадцать-двадцать. Он находится на другой стороне этого холма, сразу за катком.
Я смеюсь и качаю головой.
— Что?
— Ты говоришь, как настоящая жительница деревни.
Рэйн фыркает.
— Если ты думаешь, что я говорю, как деревенщина, то ты не слышал…
— Нет, это не из-за акцента, — перебиваю ее я. — Просто здешние жители измеряют расстояние в минутах, а не в милях и используют ориентиры вместо названий улиц.
— О, Боже мой! — у Рэйн отвисает челюсть. — Мы действительно так делаем!
Я улыбаюсь, хотя мое пулевое ранение дает о себе знать от того, что я толкаю мотоцикл вверх по этому бесконечному холму.
Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.
— А где ты жил до того, как вернуться? Где-то на севере?
— Можно и так сказать. — Я ухмыляюсь, смотря ей в глаза не больше секунды, прежде чем снова бросить свой смертельный взгляд на замусоренный тротуар. — Какое-то время я жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.
— О, кажется, я была в Риме. Это ведь недалеко от Алабамы, верно?
Я фыркаю.
— Рим не в штате Джорджия. Рим, который в Италии.
— Не может быть!
Рэйн шлепает своей ладошкой по моей руке, едва не задев пулевое ранение. Я вздрагиваю и делаю глубокий вдох, но она даже не замечает этого.
— О Боже, Уэс, это просто потрясающе! А что ты делал в Италии?
— В основном я был обычным отбросом европейского общества.
Рэйн наклоняется ближе, пожирая мои слова одно за другим, как ядра попкорна. Поэтому я просто продолжаю их извергать.
— После того как я уехал из Франклин Спрингс, дольше года нигде не задерживался, обычно это было несколько месяцев, а потом меня отправляли в следующий дерьмовый дом в следующем дерьмовом городе. Как только я вышел из системы, я понял, что хочу убраться как можно дальше. Черт возьми, меня тошнило от маленьких городков. Тошнило от школы. Я устал от того, что у меня не было никакого гребаного контроля над тем, куда я попадаю и как долго там остаюсь. Поэтому в свой восемнадцатый день рождения я выбрал самое выгодное предложение из всех, предлагаемых разными авиакомпаниями, купил билет в Рим, и уже на следующее утро я проснулся в Европе.
— Из системы? — темные брови Рэйн сходятся вместе. — Системы опеки?
— Ну, да. В любом случае, — я мысленно пинаю себя за то, что проговорился. И дело не в том, что я стыжусь этого, просто сейчас я не хочу говорить о худших девяти годах моей жизни. Или вообще никогда. — Рим чертовски невероятный город. Он древний и современный, деловой и тихий, красивый и трагичный — все это одновременно. Я понятия не имел, чем займусь по приезде, но как только сошел с трапа, понял, что все будет хорошо.
— Почему? — Рэйн так увлечена моим рассказом, что спотыкается об валяющийся на дороге глушитель и чуть не приземляется на задницу.
Я стараюсь не засмеяться.
— Многие говорили по-английски. Почти все вывески были на английском языке, и меню, и даже уличные музыканты пели свои песни на английском языке. Итак, в скором времени я обменял свои доллары на евро, купил гитару у одного из уличных артистов и провел следующие несколько лет, играя классические рок-песни перед Пантеоном за чаевые от туристов.
Я оглядываюсь и вижу, как Рэйн смотрит на меня так, словно я — это гребаный Пантеон. Глаза огромные, губы приоткрыты. Я протягиваю руку и тяну ее к мотоциклу, чтобы она не ударилась головой о покрышку перевернутого микроавтобуса «Хонда», рядом с которым мы идем.
— Тебе приходилось спать на улице? — спрашивает она, не моргая.
— Нет, я всегда находил кого-нибудь, у кого можно было бы переночевать.
Это заставляет ее наконец-то моргнуть.
— Кого-нибудь, да? Ты имеешь в виду какую-нибудь девушку?
Когда я не поправляю ее, она так сильно закатывает глаза, что я почти ожидаю, как они выпадут из орбит.
— Ты тоже направлял пистолеты им в головы и заставлял платить за свои продукты?
