Молчаливый полет - страница 52

Шрифт
Интервал

стр.

Не пощадит он с тылу пешехода,
Его спина — слепа.
Спина — слепа. Спиной никто не правит,
И оттого так рад
Мотор войны, когда прохожих давит
Его тяжелый зад.
Безжалостность автомобильных шуток,
Рабочий мир, учти.
Многостронне зорок будь и чуток
В опасностях пути.
____________________________________
Недаром вождь на грани смерти
Трудящихся предупредил
О запечатанном конверте
Со списком будущих могил.
Ложь патриота-пустобреха
Смутила пять материков;
Врасплох захвачена эпоха
И смотрит стеклами зрачков
Перед собравшимся народом
В мимоидущие века,
Раздавленная задним ходом
Военного грузовика…
Уже ложится снег орлиный
На склонах безотчетных гор,
А зной по-прежнему остер
Над недогадливой долиной. —
Так и земные племена
Не чуют пушечных раскатов,
Когда в портфелях дипломатов
Уже объявлена война.

Июль 1931

Керченские косы[225]

…Две женские косы из древнего могильника…

Каталог Керченского археологического музея

…Песчаные косы Чушка и Тузла тянутся с таманского берега к керченскому.

Путеводитель

Над лапой Керченского полуострова —
Засольный дух сельдей и смол.
Здесь в роли когтя, хищнически острого,
Округлый выдвинулся мол.
Бока Акрополя бегут, пологие;
В застольном стоне скифских чаш
Свой вечный праздник длит археология,
И этот праздник нынче наш.
Платя пятак за вход в ее становище,
Я слышу детства голоса.
Как пятилетний мальчик, я готов еще
Читать не «касса», а «коса»…
Тебя, неграмотность моя, бессмыслица,
Сквозь четверть века я пронес,
И волей ляпсуса кассирша числится
В распорядительницах кос.
Взгляни с горы — в туманах вечность стелется,
И этот женственный пролив
Спит, как усталая рабовладелица,
Рабов и косы распустив.
Здесь, под стеклом, лежит двойная плеть ее,
Здесь волосами искони
Сплелись в два черные тысячелетия
Ее просоленные дни.
Они лежат, печальные и строгие,
Тмутараканских славя див,
И две косы простерла геология
Навстречу им через пролив.
Чушку с Тузлой соединяет ветреных
Кавказ, гребущий в два весла;
Глядят в века кругами глаз Деметриных;
Плывут в разрывах промысла.
Сюда за славой шли Пантикапеечной,
А слава что? — каприз камсы! —
И стала Керчь твоя пятикопеечной,
Накинув сеть на две косы.
Кто ж ты, красавица простоволосая?
Молчи, молчи! — Я знаю сам,
Что ты жила, что ты была раскосая,
Что ты любила по ночам!

1 ноября 1931. Керчь. Ночью

«Поп дорогу переходит…»[226]

Поп дорогу переходит,
Мне дорогу, мне беда,
Заблудившиеся бродят
У распутий города.
Стерты надписи на плитах,
Спит обманутая рать —
Тайны помыслов сокрытых
Как царевичу узнать?
Как добиться милой девы?
Как коня ему спасти?
И направо ль, иль налево
От погибели уйти?
Вьется ворон подорожный. —
Ворон — птица, ворон глуп,
Он боится, осторожный,
Наших проволок и труб.
Я ль не стал на перепутьи,
И не конь ли — город мой
С электрическою грудью,
С телеграфною уздой?
Крестно сходятся дороги,
Крестно злобствуют попы,
Выбор длительный и строгий
У сегодняшней судьбы…
И, развеивая гриву —
Заводской косматый дым, —
Конь храпит нетерпеливо
Под хозяином своим.

1931?

Четвертый Рим[227]

…Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти!

Из послания инока Филофея к великому князю Василию III, XVI в.

Москва… Кремлевская тиара
В ней папской славою горит,
На животе земного шара,
Как белый пуп, она лежит.
Должно быть, инок богомольный
Сея загадочных стропил
Края России подневольной
Волшебным кругом очертил, —
И, внемля воинскому кличу,
Она меж пажитей и сёл
Легла, как впившийся в добычу
И перепившийся орел;
В огне и мщении крещенный,
Из пепла город вековой
Восстал, как феникс, золоченой
И шишковатой головой;
Он вспыхнул в годы роковые
От искр азийского меча,
Чтоб стать над именем Батыя
Как погребальная свеча;
И, вечно жертвенный и гордый,
Не убоясь мортирных дул,
Наполеоновы ботфорты
Он резвым пламенем лизнул;
Но окурив заклятьем дыма
Трех Римов старческую грязь,
На зов языческого Рима
Москва опять отозвалась —
И над Россиею простертой
Из трижды выжженной травы
Взошел победою четвертый
На красном знамени Москвы.

1931?

«В ночном забытьи, у виска набухая…»[228]

В ночном забытьи, у виска набухая,
Пульсируя кровью и галькой шурша,
На сердце наваливается глухая —
Не знаю, пучина или душа.
Душа?! Но ведь я ее розгами высек,
Я принял над ней опекунскую власть,

стр.

Похожие книги