Ни вина, ни водки Шебсл не соглашался у него попробовать, а еду Паскевич распоряжался приносить ему из еврейского ресторана.
Увидев, что ничего с ним нельзя поделать, Паскевич дал Шебслу тысячу рублей и диплом, где написал, что он обладает божественным музыкальным талантом, хотя нигде не учился. На прощанье предложил представить его царю, говоря, что это принесёт счастье ему и его семье, а может, и всему еврейскому народу. Шебсл, однако, уклонился и с миром отбыл.
На тысячу рублей он купил дом и впредь ездил по всей Гродненской губернии играть на всех богатых свадьбах. Не было ни одной богатой свадьбы, где бы Шебсл не играл. Он завёл у себя капеллу музыкантов на восемь персон. Кроме того, у него был один очень удачный бадхан[23] по имени Тодрос, исполнявший на каждой свадьбе новые куплеты, посвящённые всей присутствующей родне, с упоминанием имён и фамилий. На церемонии закрытия женихом лица невесты фатой он говорил так трогательно, что даже сделанный из железа растаял бы от слёз, а тут ещё игра Шебсла!
На каждой богатой свадьбе, когда доходило до церемонии закрытия лица невесты, начинался такой плач с воплями, а женщины просто таяли от слёз, не имея больше сил плакать, что приходилось просить Тодроса и реб Шебсла прекратить.
В самой капелле тоже был остряк, Рувеле, пожилой уже еврей, но от его шуток у праздничного стола тоже все лопались со смеху. Женщины, бывало, так смеялись, что совсем лишались сил. Опять приходилось просить: хватит уже, у женщин больше нет сил смеяться.
Помню, однажды на свадьбе у кого-то из нашей семьи – я ещё был мальчиком – Рувеле громко сказал за ужином:
«Хочу загадать загадку, и тот, кто не угадает, должен будет заплатить десять копеек».
Поставили тарелку, и Рувеле спросил:
«Господа! Как может быть, чтобы четыре человека разделили между собой три яблока, и чтобы каждому досталось по целому яблоку?»
Естественно, что никто не угадал. Бросили в тарелку по десять копеек, и когда набралось восемнадцать рублей, Рувен спокойно взял тарелку с деньгами и опрокинул себе в карман. Потом поставил на стол пустую тарелку и сказал:
«Господа! Я тоже не знаю, вот вам двадцать грошей[24], как мы договорились».
Понятно, что раздался дружный смех, а Рувеле заработал этой шуткой, столько с трудом зарабатывал на трёх свадьбах.
После смерти жены Довид-Ицхока, дочери Хайче и прекрасной хозяйки, он взял другую жену. Через короткое время – третью, и начал терять свой статус и перестал играть такую большую роль.
Только Исай-Хаим поддерживал своего сына и помогал ему удержаться на ногах. Но тот уже не играл в городе прежней роли, как тогда, когда его жена, дочь реб Йони, была жива. Была она большой умницей и разбиралась в делах; к ней также часто приезжали помещики, но после её смерти, когда Довид-Ицхок стал менять жён, почти все помещики стали ездить к реб Йони, у которого был первый в городе шинок до самого восстания 1863 года[25]. После смерти его жены дело вели невестка с дочерью.
Третья семья были мой дед Арон-Лейзер и его брат Мордхе-Лейб Котик. Они тоже широко жили, хотя у них в большой квартире были простые, широкие столы и скамейки и всё велось больше по-народному. Они тоже держали шинки, но простого типа, а жили широко, богато, с размахом – так, что нынешний варшавский богач им мог бы позавидовать.
Брат деда Мордхе-Лейб Котик был учёным человеком и понятно, что в юности мало был пригоден к тому, чтобы зарабатывать. Когда умер его отец, остался большой дом посреди рынка, с шинком и тремя тысячами рублей денег. Дед передал дом брату Мордхе-Лейбу, а деньги разделил между учёными тестями и семьёй. Он сказал, что не нуждается в деньгах, так как может на жизнь заработать, а они нет.
Брат Мордхе-Лейб всегда имел вдоволь дохода, но так как доход бывал только по воскресеньям и по базарным дням, то всю неделю он жил очень спокойно. Всю неделю и в субботу он собирал у себе миньян[26], молились у него в большинстве простые люди, а он и Тору читал, и молитвы, и в шофар[27] трубил, а по субботам читал собравшимся Тору. На неделе он ежедневно читал для себя лист Гемары и Мидраша
