Мои Воспоминания. Часть 1 - страница 13
Ещё имел асессор доход с того, что был арбитром в спорах между евреями. Плата за арбитраж зависела от «дела» – начиная с трёшки и до десятки.
Жил асессор, как граф, в большом доме с просторным садом, со всеми удобствами. За это он платил пятьдесят рублей в год одной помещице, у которой в доме жили все асессоры. Он держал пару коров для молока, пару лошадей с коляской и кучером, который ему ни гроша не стоил.
Каменецкие помещики посылали асессору сено и овёс и ото всего, что у них было в именье. В слугах тоже не было недостатка: барину служили десятские. Помещики знали, что делали: ведь за подарки асессор скрывал все их преступления – и они могли засекать крестьянина или крестьянку до смерти и избивать евреев, сколько душе угодно – никто не смел ни жаловаться, ни протестовать. Для того они асессора и ублажали.
Он часто ездил в гости к помещикам и там с карт тоже имел пару целковых. Никогда не проигрывал – уж помещик старался, чтобы асессор вернулся домой с парой рублей в кармане. Прямо дать деньги в такой вечер – неудобно, лучше сделать вид, что проиграл.
В мои времена, помню, асессором был Ширинский – хитрый гой, который знал, как брать деньги и с евреев, и с помещиков. У него был настоящий бочонок, набитый деньгами. Говорили, что, может быть, тридцать тысяч рублей. Кто только нуждался в деньгах – еврей или помещики – все брали у Ширинского. А тот за каждый рубль брал ещё рубль. Через какое-то время, выложив большие деньги, он стал исправником в Соколке, в Гродненской губернии.
День мужчины, естественно, начинался с молитвы. Молился каждый в своём бет-ха-мидраше[16]. При бет-ха-мидраше была обычно библиотека, там мог заниматься каждый член общины, там жили учащиеся ешив, а иногда ночевали бедные странники). Их было два: большой, так называемый «старый», и «новый», поменьше. Ещё был совсем маленький «бет-ха-мидраш реб Хиршля», как его называли, а также «шуль»[17] и два «штибля»[18]. Все они стояли в одном дворе, перед которым дорога пересекалась большим рвом – в несколько человеческих ростов глубиной. Этот ров доходил до реки. Во время большого дождя вода так заливала берега рва, что по улице было трудно и опасно проехать фуре. Никакой ограды у рва не было. И ещё один бет-ха-мидраш находился на следующей улице, Адолиной, на одной стороне которой стоит очень высокая гора.
В этом бет-ха-мидраше уже говорили о политике, а после молитвы часть учили Гемару, а часть – Мишнайот[19]. За отдельным столом евреи слушали, как один из них читает вслух «Эйн-Яков»[20]. Иные говорили о городских делах, о цадиках и мудрецах. Особо башковитые евреи были большими политиканами и целый день – над столом и у стола, до и после молитвы, рассуждали о войне и мире, о мировых новостях и о политике. Эти политиканы ездили дважды в неделю в Бриск по делам и оттуда привозили все новости.
А один был стол, за которым сидели совсем старые евреи с белыми бородами и рассказывали истории о древних царях и царицах, о Екатерине и о Петре, о Павле и о войне с Россией, которую вёл Наполеон в двенадцатом году.
И ещё был один стол. Там сидели набожные евреи и поруши[21] – те, кто покинули жён с детьми, пошли учиться в другой город и кормились по очереди у местных евреев и при этом пользовались всеобщим уважением. Они рассказывали об ином мире, о рае и аде и тому подобные истории, тихие и грустные.
У столов крутились молодые ешиботники, которые жили на хлебах в доме тестя, хозяйские дети и зятья, которые болтали о своих тесте и тёще и о хорошей еде. Они уже открыли Гемару и приготовились было учить, но болтать-то слаще – и Гемара так и лежала открытой.
В десять часов идут домой поесть. Поели, и если это не воскресенье и больше нечем заняться, идут обратно в синагогу, садятся опять за столы, опять открывают Гемару и опять заводят беседу и, исчерпав все другие темы, говорят о грехах города, о запретных книгах, о вольнодумстве
