Еще одна нерушимая догма -- смертность. "Единственное, что придает достоинство и смысл жизни, -- это смерть", -- сказал один английский физик. Он сует это нам в глотки не как "с моей точки зрения", не как "по моему мнению", а как ЕДИНСТВЕННОЕ. Священная Плесень -- или ее можно назвать Непорочной Гнилью.
Слова этого англичанина я вычитал в книжной рецензии много лет назад, а вот -- Джон Уилер не далее как вчера: "Не существует картины без рамы. Как и жизни без смерти". Та же самая песня, но не так ясно заявленная. Возможно, у Уилера не было преимуществ классического образования.
Что я сделал за свою жизнь? Царапнул несколько поверхностей. Еще не готов в раму.
Вчера ночью и сегодня утром жестокая боль. В левом боку, вдоль левой руки и в челюсть. Классические симптомы сердечного приступа, но о предыдущем д-р Грэй сказал, что это эмфизема... пузырек лопнул в легких. Больно, но не опасно. Тем не менее, д-р Грэй поставил неверный диагноз типичному аппендициту Джеймса. К счастью, Майкл успел довезти его до экстренного покоя вовремя. Поэтому я думаю, пора обращаться ко второму специалисту. Завтра позвоним другому врачу.
Был на концерте с Керуаком и остальными. Какими остальными? Где? Не помню. Сколько времени? Шесть часов? Я завтракал или нет?
Большая пыльная комната, вроде чердачной студии. Теперь сижу за столом. На тарелке -- клубника и сахар. Перебивка -- на столе пакет. Вытаскиваю из него конфету в шоколаде в форме скарабея, длиной два дюйма и толщиной дюйм. Кусаю ее. Начинка -- белая, сливочная, на вкус -- кокос, марципан, пастила от "оперного пирожного", нечеловечески вкусно, только пощипывает мимолетная сладость. Я знаю, что могу съесть весь пакет, а потом захочу еще, еще и еще, пожираемый ненасытной страстью. Я могу сидеть здесь и есть, и есть, пока вкусная пикантная начинка не разъест мне все зубы и кости до зияющей слюнявой пасти жадного голода.
Гребная лодка в озере или лагуне. Вода серая и смертельно спокойная, гладкая, как стекло, но лодка все равно движется все дальше и дальше от берега, пока его уже почти не различить. Здесь должно быть течение, вроде поверхностной реки. Небо теперь -- серое, и серая вода до горизонта.
Оказываюсь в древнем Риме -- беседую с Цицероном, который жалуется, что ситуация нестабильна и опасна. Ему бы хотелось немного мира. У него длинный нос, как у фигуры на картине, которую я написал вчера, и я теперь замечаю, что у фигуры, черной на белом, намечено нечто вроде тоги.
Там есть комната, куда не впускают женщин. Это постоянное место, можно сказать, -- никаких женщин здесь никогда нет, и стоит мне войти, как я покидаю весь мир мужчин/женщина навсегда. Вечные прощания. Между этой комнатой и той, в которой я, -- стойка бара. Там сидят какие-то женщины, и я говорю:
-- Отойдите в сторону!
Они отходят, и я перелезаю через стойку, но за спиной слышу другие женские голоса: они говорят, что не согласны с моим уходом. Комната, в которую я перебрался, -- маленькая, точно здешняя кухня. Но за нею -дверь. Из внешнего помещения по-прежнему доносятся жалобные голоса.
Другие декорации сна. Сижу за деревянным столом в комнате с несколькими людьми, которых не могу вспомнить. В одном конце комнаты -бассейн с застоявшейся водой. Вот с пола поднимают корзину смертельных сладостей и ставят на стол. Похожи на коричневые яйца с утолщенной скорлупой, маленькими трубками и загогулинами карамельно-коричневых и сливочно-белых оттенков. Я откусываю от скорлупы. Та же самая невыносимая ноющая сладость... сладость зубной боли.
Затем входит кто-то с пистолетом, который сам же и делает. Дуло еще не высверлено, и одна сторона открыта, из нее вываливаются непонятные пружинки, винтики и детали из полированного металла.
Мне кажется, это было до Торонто, почему же в голову лезет Сиэттл? Я стою в обычных декорациях сна -- в большой, грязной, серой чердачной студии, и у посыльного в неряшливой грязной синей форме и синей фуражке есть для меня сообщение, но его перехватывает кто-то другой, утверждающий, что он -- я, и забирает послание. Затем появляется еще один посыльный... старый, с морщинистой, желтой пергаментной кожей, что под его фуражкой смотрится, как маска, и сообщение на сей раз -- визитка с моим именем, вся грязная и смазанная... теперь уже никаких уверток. "Почтальон всегда звонит дважды"(66). Да, это было перед самым отъездом в Торонто и не совсем благоприятный знак.
