Воскресное утро выдалось солнечным. Снег продолжал радостно таять под лучами Орилы. По улицам Средневолжска на капище спешили нарядно, в формовки, дубленки и свингеры, одетые горожане в сопровождении женщин и детей. Старая котельная на этот раз не смогла вместить всех желающих, и народ толпился вокруг, оживленно переговариваясь. Слышались возбужденные голоса:
— Я вот всю ночь читал — нам в школе-то все врали!
— Да уж… Испания и Франция — это ж Русь, оказывается! Из Бания, жаркая страна, и Вранция — жуликоватый там народишко жил.
— Ага, а потом сюда переехал.
— Цыц ты!
— Ты там про Древний Рим-то читал? Я ж тысячу раз видел это имя, но не догадывался, что Юлий Цезарь — это Улий Це Зарь, император наш, зловянский!
— И Сто Крат, и Плод Он, и Ори Сто Телей — зловяне все. Философы!
— Без нас никакой цивилизации бы не было, точно говорю. Никакой…
На середину главного зала котельной вышел Муромир Огляныч. Был он сосредоточен и просветлен настолько, что слегка покачивался, распространяя густой дух сакральной квасуры. За ночь рисунков и ведических надписей на стенах заметно прибавилось, а на самом почетном месте красовался грубо вырезанный из доски лик Беруна, раскрашенный гуашевыми красками.
— Братья и сестры! Общинники! — заговорил Муромир Огляныч, озирая собравшихся. — Сегодня, не побоюсь этого слова, знаменательнейший день. Впервые в Средневолжске мы с вами проведем сакральный обряд поклонения нашим исконным богам, и замкнем круг времен, протянув руку нашим великим предкам. Авь-Мавь-Бравь!
— Авь-Мавь-Бравь! — уже привычно подхватила толпа.
— О Берун громоносец, забери наши беды! — завопил волхв, размахивая руками. — Яви нам милость свою! Авь-Мавь-Бравь!
— Авь-Мавь-Бравь!! Авь-Мавь-Бравь!!!
Не переставая выкрикивать сакральные и, безусловно, ведические слова, Муромир Огляныч сместился к столу, сунул руку под столешницу. В полутемном помещении бывшей котельной внезапно вспыхнуло не менее десяти мощных ламп. Господин Иванов усмехнулся уголками губ — электрическое чудо было подготовлено ночью силами горкомовского электрика Михалыча.
Эффект, однако, оказался поразительным — толпа ухнула и завыла от восторга.
— Явил! Явил милоту свою Берун-заступник! — радостно возопил Муромир Огляныч. — Бог наш! Отец! Надежа! Авь-Мавь-Бравь! Авь-Мавь-Бравь!
По знаку волхва смотрящая на него счастливыми и почти влюбленными коровьими глазами дама с радио включила магнитофон. Помещение капища наполнили звуки музыки. Вскоре к ним присоединились и слова. Несколько женских голосов исполняли некую ораторию. Внимательный и образованный слушатель без труда опознал бы в ней видоизмененный гимн панславянизма «Гей, славяне!», но таковых в бывшей котельной не нашлось — оппозиционер Евсеев не соизволил почтить открытие капища своим присутствием.
Гей, зловяне, наше слово
Песней звонкой льется,
И не смолкнет, пока сердце
За народ свой бьется.
Дух зловянский жив навеки,
В нас он не угаснет,
Беснованье силы вражьей
Против нас напрасно.
Против нас хоть весь мир, что нам!
Восставай задорно.
С нами Рот наш, кто не с нами —
Тот падет позорно.
— Падет позорно! — погрозил кому-то кулаком Муромир Огляныч. Толпа внимала и согласно кивала — конечно, падет. Еще как падет. А мы поможем.
Господин Иванов украдкой зевнул и подумал, что хорошо было бы сейчас не торчать тут, возрождая духовность, а уединиться в кабинете с секретаршей Зинаидой Викторовной, которая тет-а-тет превращалась в Зинулю, и как следует отдохнуть от праведных трудов.
События между тем шли своим чередом.
— А сейчас кандидат в волхвы Славомудр, бывший Геннадий Семенович Тюляпкин, исполнит сочиненный им гимн во славу нашей Великой и Священной Ведической общины, во славу Беруна и Тащ-бога! — провозгласил Муромир Огляныч.
Славомудр-Тюляпкин вышел на середину капища, рядом с ним встал известный в городе бард Огуревич с гитарой наперевес. Заместитель мэра достал листок со стихами, кивнул барду, и они нестройно, но очень искренне, на мотив одной из песен Цоя, запели:
В одной руке меч, в другой руке щит,
И череп врага под ногою трещит!
Под стягом Зворога, под ликом Орилы
