— Тогда я один поскачу! — теряя власть над собой, закричал Степан.
— Я и тебя не пущу.
— Я дружинник княжий, ты надо мной не волен.
— Пока ты под моей рукой, я над тобою волен. Могу и в поруб посадить. Да и дружок твой тоже с тобой не поскачет, ума у него поболе.
Степан обернулся и взглянул вопросительно на стоящего у двери Юшку. Тот похлёстывал сапог плёткой и хмуро смотрел поверх голов спорщиков.
— Поскачешь, Юшка?
— Нет, не поскачу.
— А если я тебя попрошу?
— Умереть за тебя и просить не надо. А глупости с тобой делать — уволь. Не поскачу. — Юшка подумал и добавил твёрдо: — И тебя не пущу.
— Как ты смеешь! — сорвался Степан. — Я твой господин!
— Попадём в плен — оба рабами станем: ты не господин, и я не слуга.
— Ну и хрен с вами, тогда я один! — Степан ринулся к двери.
Юшка, обхватив его железными ручищами, сказал негромко, почти ласково:
— Конь твой на последнем перегоне расковался, али забыл? А кузнец тутошний погиб.
От этих обыденных слов вся решимость, гнев, отчаяние Степана вдруг ушли. Он сел и закрыл лицо ладонями.
...Вскоре прибыли копейщики. Их сразу же приспособили к делу: копейщики учились степным премудростям, споро восстанавливали заставы, засеки, сторожи на меже, возрождали городище. Откуда-то появились и первые бабы и девки, такие же умелицы, что были и раньше, до них. Они всегда неизвестно как приживались, вопреки всем опасностям, на границе и дарили мужикам-воинам свою заботу и любовь, не требуя в ответ ни обещаний жениться, ни денег, ни даров...
Васята сидел во дворе на весеннем, быстро набирающем силу солнышке и наблюдал за Дарьей, пытаясь делать это незаметно.
Страшная зима осталась позади. Поэтому ли, а может, ещё по какой причине, Дарья вдруг расцвела, помолодела, словно и не было ей тридцати лет. А ведь в тяжёлые годы беспрерывных войн бабий век был короток: в таком возрасте многие уже становились старухами. Хоть и суетилась она с утра до вечера, поднимая разрушенное хозяйство, но на лице появился румянец, глаза светились, она часто без видимой причины смеялась. Машенька, глядя на мать, тоже веселела.
Другой на месте Васяты давно бы задумался, почему вдруг с необъяснимой силой потянуло его к Дарье, когда-то в незабвенные юношеские годы ставшей его первой женщиной. Да только не в его характере было мучить себя раздумьями и сомнениями, он просто глядел на Дарью и радовался. Культя уже почти перестала болеть, силы постепенно возвращались, и близость красивой, статной, здоровой женщины начинала по-мужски волновать.
Недавно соседки, ходившие в Переяславль, принесли радостную весть: жив Дарьин сын и, более того, взяли его полноправным воином в княжескую дружину. Передавал он, что скоро выкроит время, прискачет проведать мать с сестрой.
Васята грелся на солнышке, смотрел, как носится-летает по хозяйству Дарья, и блаженная улыбка сияла на его лице.
Неожиданно в проломе ограды разрушенного дома показалась лысина. За ней появилась всклокоченная борода, а потом и сухонький, тощий старикашка в домотканых обносках, без шапки. Светлые, выцветшие глаза, провалившиеся в полукружья тёмных глазниц, быстро обежали двор и остановились на Васяте. Старик улыбнулся беззубым ртом и сказал неожиданно густым и громким для такого тщедушного тела басом:
— День добрый!
— Здравствуй, дедушка Антон, — певуче ответила Дарья и оборотилась к Васяте: — Вот, Василий Михайлович, кузнеца сыскала. Его кузня, что в роще за околицей, почти целой осталась, не обнаружили её осенью вороги и не разорили. Только кузнецов всех увели с собой.
— Не кузнецов, а молотобойцев. А кузнеца я сам к Олегу Ивановичу в Мещеру отпустил. Он? — Старик указал на Васяту.
— Он.
— Показывай.
Васята с недоумением взглянул на Дарью.
— Руку покажи. Дед Антон хоть и старый, но лучший у нас кузнец. Обещал посмотреть и, если получится, крюк приделать, чтоб был ты у нас настоящим... — Дарья вдруг покраснела и смолкла.
— Настоящим человеком? — с горечью закончил Васята и без лишних слов принялся разматывать холстины.
— Садись, дедушка, что же ты после такой дороги стоишь? — засуетилась смущённо Дарья.
