И суд и зрители впали в тяжелое недоумение.
— Катька наябедничала… Он за девчонок. — хотел было продолжать свои разоблачения Сережка, но умолк при виде грозно сжимаемых кулаков Кольки.
Однако тень подозрения все же пала на доблестного вождя гуронов. Сам Костя растерялся и не знал, какое направление дать ходу собрания.
— Объявляю перерыв. Уведите подсудимых, — наконец, заявил он.
Колька чувствовал, что его слава поколебалась. Костя решил не делать больше открытого заседания.
— Все равно они бандиты, и мы должны их строго наказать, — обратился он к членам трибунала.
Колька молчал.
— Предлагаю их расстрелять мячиками!..
Все согласились. Приговор был объявлен и встречен громкими восторженными криками. Приговоренных вывели. Сережка размазывал слезы кулаками по всему лицу и хныкал, двое других держались мужественно.
Костя объявил приговор. «За нападение на чужой двор и бандитизм приговариваетесь к расстрелу. Каждого будут расстреливать по десяти раз. Должны стоять смирно у стены. Кто сделает попытку к побегу, того будут дуть ремнями и палками».
Колька чувствовал какое-то смущение, не испытывал больше радости, что враги посрамлены и так жестоко наказаны.
Осужденных поставили носом к стене. Костя отсчитал десять шагов и провел черту на которой выстроились три лучших стрелка, каждый с мячом в руках, готовые по первому приказу выпалить.
Сережка вопил во все горло:
— Не буду больше, не буду… Он сам всегда лезет!
Костя дал приказ стрелкам приготовиться.
— Мальчики, мальчики, что это вы делаете, не нужно! — раздался вдруг сзади пронзительный голос.
Все невольно обернулись.
По двору бежала Катя Морозова. В руках у нее был котенок, один чулок спустился, волосы выбились, по щекам текли слезы.
— Пожалуйста, не нужно, простите моего Сережу.
Увидев Кольку, она бросилась прямо к нему с мольбой. Колька сконфуженно отвернулся. Девочка дергала его за рубашку и жалобно умоляла. Непреклонное сердце вождя гуронов дрогнуло. Он решительно шагнул вперед и сказал твердо:
— Не будем расстреливать. Пусть идут к черту.
Все в недоумении молчали. Костя сказал обиженно:
— Как же это так! Они приговорены. Ты не смеешь отменять приговор!
— А ты не смеешь на чужом дворе распоряжаться. Нашелся тоже. Второй класс свиней пас.
Костя окинул его презрительным взглядом.
— Дурак! Девчонок слушается. Жалко, что тебя в помойке не выкупали. Дураки мы были, тебя выручили. Айда, ребята! Мы больше с вами не дружимся!
Козихинские захватили свой флаг и удалились, кидая оскорбительные и насмешливые замечания.
Катя, Сережка и Варваринские пленные поспешили скрыться, даже не поблагодарив великодушного освободителя. Впрочем, Кольке было и не до благодарностей. Он был смущен и расстроен. Малыши молчали, но тоже, кажется, осуждали своего вождя. Колька побрел домой в тяжелой задумчивости.
У стола спиной к двери сидел кто-то незнакомый с бритым затылком в серо-зеленой солдатской шинели. Пока Колька разглядывал его, незнакомец обернулся:
— Не узнаешь?
Только по голосу понял Колька, что это отец. Коротко обстриженный, побритый, в новенькой шинели показался он таким новым, молодым и красивым. Мать выглянула из-за печки. Колька подошел к отцу и вдруг совсем неожиданно прижался крепко, крепко. А отец не рассердился, не засмеялся, а прижал к себе обеими руками крепко и неловко. Жесткое сукно щекотало лицо, нос больно прижался к пуговице, но было так хорошо, так радостно Кольке.
Солнце светило в то утро по-особенному, по-праздничному, по-первомайски. Ребята еще с вечера знали, что повезут сегодня на автомобилях кататься с красным флагом и музыкой. Спать совсем невозможно было, поднялись ни свет, ни заря, торопили матерей чистые рубашки выдавать.
Колька нацепил на фуражку красную ленту, сапоги отец починил, дегтем смазал — блестят, как новые, ради такого дня обрядили в отцовский пиджак, великоват, конечно, немножко, но рукава мать подогнула, и вид важный.
Ходит Колька среди малышей степенно, ничем старается своего волнения и нетерпения не выдать, а малыши бегают за ворота, высматривают автомобиль, визжат, суетятся. Колька их даже останавливает:
