— Бо! — дружно закричали сидящие люди. Должно быть, эти крики напугали лес, стойбище. Не стало слышно ни лая собак, ни щелканья ног бегающих оленей. Сынкоик взмахнула рукой и ударила в бубен. На этот раз было что-то страшное, таинственное. В эти минуты Амарча и все люди верили Сынкоик. Ни один человек не мог усомниться в ее силе. Взмах — и людям казалось, что тенью пролетела огромная птица Кэре — Ворон. Сынкоик превращается в птицу, с которой найдет общий язык и слетает в неведомые дали.
Опять гулкой, громкой дробью зарокотал бубен.
Сынкоик вновь подпрыгнула, зазвенели пластины, и она, прикрыв рукавом лицо, заговорила что-то непонятное. В паузах между шепотом и горловатым пением, пронзающим сердце, Дапамкэй кричал:
— Бо!..
Люди дружно подхватывали:
— Бо!
Сынкоик махнула рукой, и огонь мгновенно вспыхнул, словно кто туда подбросил порох. Вскрикнули люди, шарахнулись в стороны. Дядя Дапамкэй, верный ее помощник, бросил в огонь пахучих трав, запахло багульником, жимолостью. Амарча неожиданно чихнул, и тут Сынкоик замерла, как будто натолкнулась на какое-то препятствие, застыла в полусогнутой позе.
Наступила гнетущая тишина. У Амарчи сердце ушло в пятки: не из-за него ли? Не помешал ли случаем? Но Сынкоик выпрямилась и, подражая клекоту орла и крику ворона, затряслась всем телом. Звенели и стукались медные пластинки, как гугары на шеях оленей, — то говорили духи. Наступило бредовое состояние — душа Сынкоик уже витала где-то там… Так и должно быть. Только так можно найти общий язык с духами. Сынкоик неистово колотила по бубну, трясла головой, распущенными космами темных волос, изо рта текла пена. С открытым ртом и дрожащими губами ошалело смотрел Дапамкэй. Протрезвевший Ганьча был похож на Ивуля-дурачка. Лишь старуха Буркаик старалась сохранить достоинство и спокойствие. На своем веку она видела немало камланий, знала великих шаманов, умевших даже глотать каленые угли и бегавших на лыжах по воде — на другую сторону реки. Сынкоик упала в изнеможении на шкуру и затихла.

— Кы… их! Кы… ых! — снова дико закричал Дапамкэй. Подражать гагаре он умел. — Кых! Кы… ых! — Казалось, и он хотел превратиться в птицу. Потом дядюшка стал куковать, извещать о наступлении нового дня. Лежала без движений, с закрытыми глазами Сынкоик, не смели поднять головы люди.
Но вот зашевелилась нога шаманки, она по-человечески кашлянула, застонала. Очнулись от оцепенения люди. Старуха Буркаик стала поправлять завязки на унтах, дядя Дапамкэй подшевелил огонь, достал кисет и трубку. Все стали оживать. Наступало утро. Рядом с чумом вдруг залепетала птичка: «Чив! Чив!» Ей отозвалась другая.
Хорошая, красивая птичка. Она тоже радуется утренней заре. Пробежал олень, топот и щелканье ног. Странная была ночь.
Приподнялась тетя. Устало, нехотя села на шкуру. Поправила волосы, стала снимать шаманский наряд.
— Ганьче надо собираться в тайгу. На чужом месте сидит. Я видела: в нашей тайге щиплют ягель белый лось и черный олень. Духи сказали: убьет Ганьча одного из них, найдутся деньги… — произнесла Сынкоик и замолчала.
Люди одобрительно закивали, изумились. Задача трудная, но память хранит случаи, когда убивали альбиносов.
Но не помог совет Ганьче. Не в тайгу ушел, увезли его, говорили, в темный дом[12].
Амарча вышел из чума и поежился. Холодно. На деревьях блестел иней… Скучно стало в стойбище. Все старшие ребятишки, девчонки уехали в интернат, в большой поселок Бур. В Суринне нет интерната, но школа есть. Школа — маленькая избушка, в которой учится несколько русских ребят. И учительница на всех одна. Из стойбища туда, где построены деревянные дома, на факторию, ходят только Петька Фарков и Митька Трифонов, сын сторожа порохового склада.
Выбежали из дома братья — Петька и Вовка, скоро должен появиться Митька. По утрам Амарча с Вовкой таскают их сумки в школу. Вовка — брата, а Амарча — Митькину. В обед бегут их встречать. Амарче с Вовкой это нравится: пусть люди думают, что и они тоже школьники. Молодая золотоволосая учительница сначала ругала Петьку и Митьку «за эксплуатацию», а потом перестала, надеялась, что малышам надоест таскать. Но Амарча и Вовка оказались неплохими вьючными оленями, носят сумки каждый день, и учительница звонко смеется: