Уже под вечер овец согнали к воротам, откуда начинается дорога. Жара спала, но все (даже Берт, отметил про себя Дэйв) явно выбились из сил. Даже овцы, задыхающиеся, присмиревшие, идут по колее, опасливо поглядывая на людей и собак, и, похоже, вконец выбились из сил. Эндерсон остановился, по обыкновению опустился на корточки, велит и Дэйву остаться с ним; а Берт идет через стадо, растревожил его, несколько овец даже попытались кинуться в стороны; но верные собаки, хоть и разгоряченные и усталые, остаются начеку; полулежа возле хозяина, одна справа, другая слева, они сторожко следят за порядком — и ни одна овца не удрала.
Берт немного отогнал стадо от ворот, растворил их пошире и в сопровождении Джекова пса зашагал по дороге. Овцы замялись было в воротах, но Эндерсон поднялся, топнул ногой, один только раз крикнул — ого! Сейчас же единственный раз громко гавкнула собака — и первые несколько овец выходят из ворот, а за ними тотчас хлынуло все стадо.
Дэйв затворил тяжелые ворота, Эндерсон запер их, и оба идут за овцами. Кажется, обеим собакам полегчало, будто они знают, что скоро уже все это кончится. Одна легла в траву на обочине дороги; перекатывается с боку на бок, изо всех сил прижимаясь к земле, пробует таким способом избавиться от запутавшихся в шерсти колючек бидди-бида. Другая с плеском забралась по брюхо в речку, и слышно, как громко и жадно она лакает.
Дэйв отчаянно устал, прихрамывает (один башмак натер ногу); он подмечает каждую мелочь и, однако, все еще полон тем, что пережил за день в горах. Да, поистине это было как в театре и так же волновало. Опять и опять, спускаясь по острому гребню того отрога, он останавливался и, затаив дыхание, следил, как на противоположном склоне движутся к овцам два черных пятнышка. То были две собаки Эндерсона, сейчас они вымотались и все-таки явно готовы, если надо, снова делать свое дело. И опять ему слышится голос Эндерсона, очень далекий и слабый — и все же отчетливый, странно звучный, отдающийся эхом: гони их, голос, Белл, о-го-го, гони их, быстрей, Белл, БЫСТРЕЙ, Белл, быстрей, Лэсси, чертова поганка, вплотную держись, ВПЛОТНУЮ! А потом он длинно, переливчато свистит, или свистит по-другому — и два черных пятнышка бросаются вправо, влево и почти всегда делают именно то, что надо. А в другой стороне с одним только Джековым псом действует Берт. И между ними осторожно спускается по склону Дэйв, все ближе к паре овец, никак не желающих двинуться с места, снова карабкается вверх, переводит дух, выискивая камень, которым можно запустить в упрямицу, застрявшую намного ниже, так что не доберешься. И все овцы (да, насколько можно судить, все) под этим нажимом медленно, но верно сходят в долину за ушедшими далеко вперед вожаками и уже струятся потоком вдоль извилистой узкоколейки. Три загонщика спускаются все ниже, постепенно сближаются, и наконец отрог Дэйва сходит на нет, речки, бегущие по лощинам с обеих сторон, сливаются в одну, и вот три загонщика опять встретились, да так удачно подгадали, чуть не минута в минуту.
И, сызнова переживая все это, Дэйв слышит свой голос (надо же что-то сказать Эндерсону) — а на вашей земле есть пещеры?
Нет, пещер нету, по крайней мере настоящих. Их больше в тех краях, где известняк или, может, риолит. Но и тут под иными утесами хватает выбоин. Овцы вечно забираются туда, трутся боками о стенки, так что, будь здесь горные породы помягче, ты бы не поверил, насколько шире через годик-другой стала бы от этого каждая дыра.
Эндерсон смеется.
— Помню, когда мы сводили лес, мы на самом верху нашли чудную дыру,— говорит он.— Будто ее кто нарочно вырубил в отвесной скале — квадратная, вроде комода, и вышиной человеку по грудь. И дождь внутрь не заливал, а внутри одна пыль. На ощупь мягкая, сухая — отродясь такой не видал. Будто тысячи лет пролежала нетронутая. Я так думаю, до нас ни одна душа туда не заглядывала. Брат и говорит — если с фермой нам не повезет, давай купим скелет, уложим его на бок, рукой подопрем черепушку, а потом проложим дорогу и станем водить туристов, по пять монет с носа, пускай любуются на самую настоящую древность.
