Русин не обращая больше на неё никакого внимания взглянул наконец на Аллочку.
Та стояла неподвижно и смотрела на него с таким беспомощным и беззащитным выражением лица, что у него защемило сердце. Он не выдержал и отвёл глаза.
Вошли охранники…
---------------------------------------------------------
Аллочка не улетела в понедельник. Русин не смог с ней расстаться. («Ты можешь остаться ещё на несколько дней?» – спросил он её в воскресенье вечером. – «Как ты скажешь, так и будет», – ответила она просто.) Он лежал на кровати ночью, смотрел на её тихое, спящее лицо, слушал её ровное дыхание и чувствовал, как к горлу подкатывается ком, и слёзы закипают на глазах. А душу переполняет нежность. Заливает, как вешняя вода луга весной в половодье.
Охранников он теперь ненавидел. Те это чувствовали и прятались от него, стараясь не попадаться лишний раз на глаза. Вообще в доме царила мёртвая тишина. Все ощущали, что происходит нечто необычное.
Прошла неделя. Впервые за все эти годы Русин на выходные никого не выписал.
– Скажи, не надо пока, – смущённо сообщил он повару, бегая глазами. Ему отчего-то было стыдно.
Повар лишь коротко глянул на него, помялся, но ничего не сказал.
– Это временно, – хрипло добавил Русин и сразу же вышел.
Но эта сцена подействовала на него отрезвляюще. Он вдруг совершенно ясно осознал, что всё, конец! Никакое это не «временно». Это окончательно. Прежняя жизнь кончается. Начинается что-то новое. Хорошее ли, плохое – это пока неясно, это покажет только будущее, но – новое! Он тонет. Тонет, тонет, тонет… Погружается в какую-то сладкую, манящую бездну… И погружается с радостью, и спасаться ему из неё вовсе не хочется.
Он любит Аллочку! Любит – и всё тут. Несмотря ни на что. И душа его, воля, разум, здравый смысл – всё растворяется, как железо в кислоте, в этой всепоглощающей любви. В любви и нежности.
Всё рушится! Весь его мир. Весь его с таким трудом созданный рай. Ева уже протянула, смеясь, руку к яблоку, а он стоит рядом и ничего не может сделать. Не может ей помешать. Яд любви уже проник в его вены и лишил воли. Яд любви и нежности. Нежности и любви… Нежность и любовь… Любовь и нежность…
«Нежность», «нежность»!.. – криво усмехнулся Русин и тряхнул головой. – Рифмуется, как известно, в русском языке со словом «промежность». И это, похоже, неспроста… Ладно!! Посмотрим!
-------------------------------------------------------
– Ну что? – нарочито-небрежным тоном первым делом спросил Русин у выбежавшего ему навстречу повара, заходя в дом. – Улетела?
– Да, всё в порядке, Вадим Евгеньевич, улетела! – спеша, затараторил тот.
– Спросила что-нибудь? – дрогнувшим голосом глухо поинтересовался Русин, опуская глаза. – Почему, мол, да как?
– Нет, ничего не спросила, Вадим Евгеньевич, – испуганно пробормотал повар. – Только побледнела очень, – после паузы тихо добавил он.
– Я тебя не спрашиваю, блядь, побледнела она или нет!! – в бешенстве заорал Русин и швырнул снасти на пол. – Я тебя спрашиваю просто, что она сказала!! – он грохнул изо всех сил дверью своего кабинета и повернул ключ на два оборота.
Постоял немного, переводя дыхание и успокаиваясь, и лишь потом медленно подошёл к столу. На столе, на самом видном месте, лежало её колечко. Дешёвенькое, тоненькое, с каким-то маленьким невзрачным камешком. Больше ничего. Ни записки, ничего.
……………………………………………….
Русин принялся пить. Не так, как раньше, а по-настоящему. Он пил, напивался, засыпал прямо за столом, просыпался и снова пил. День,.. другой,.. третий…
Надо выдержать, надо выдержать! – твердил он про себя. – Хотя бы две недели. А потом уже посмотрим. Если ничего не изменится, не спадёт это наваждение – ну, можно и жениться в конце концов. Всё же в моих руках! Как я захочу, так и будет. Где она живёт известно, чего там!.. Прикажу – завтра же опять привезут.
Но надо же мне было хотя бы срок испытательный себе назначить, хотя бы две недели! Нельзя же так вот, сразу, с бухты-барахты, за три дня всё решать! «Любовь с первого взгляда», блин! В моём-то возрасте! Две недели – не такой уж большой срок, если уж на то пошло…
