Хотя нет!.. – пришло вдруг в голову Циркину, и он криво усмехнулся. – Именно что человеческий! Единственный достойный человека ответ. Это любой другой был бы Не человеческий. УЖЕ не человеческий. Любой другой означал бы, что нет больше такого человека: центурион Октавиана Г.Мевий. Есть трус Г.Мевий.
Циркин зажмурился. Ему стало отчего-то не по себе. Словно дохнуло в лицо ледяным дыханием Вечности. Вечных истин и вечных чувств. И Предательство, озираясь трусливо, прячет на груди отравленный кинжал. И Верность, усмехаясь, смотрит тебе в глаза... "И вина есть вина, и цена есть цена! И всегда хорошо, если честь спасена..."
"Прикажи убить меня..." Фактически, Мевия просто спросили: "Кто ты?" И он так же просто ответил: "Человек". Только другими словами. И на другом языке. На общечеловеческом. На языке Вечности. На языке Чести. "Прикажи убить меня..." В той ситуации и в ту эпоху слово "человек" прозвучало по-латыни именно так.
– Ну, что, Циркин! – Циркин вздрогнул и открыл глаза.
Перед ним стоял зам начальника отдела Фонкич Валерий Матвеевич собственной персоной, молоденький ещё совсем мальчишка, только что после института. Или даже после школы. Ну, в общем, лет двадцати, не больше. Чей-то там сынок, по слухам. Мразь редкостная! В отделе его все побаивались. Циркин и сам тоже... опасался. Ну его на фиг! Лучше подальше от него держаться. Да и вообще... Не связываться. На всякий пожарный. Так оно вернее будет.
– Ну что, Циркин? – издевательски повторил двадцатилетний Валерий Матвеевич, злорадно ухмыляясь. – Опять на работе спим? И в кабинете опять накурено. Ну, и что мне с тобой делать?
Это "тыканье", хамский тон!.. Этого зелёного юнца!!
Циркин уже открыл было рот, чтобы ответить, но в последний момент осёкся. Благоразумие привычно взяло верх.
Ну его на фиг! – малодушно мелькнуло, как всегда, у него в голове. – Лучше не связываться.
– Извините, Валерий Матвеевич! – заискивающе-льстивым тоном пробормотал он, жалко улыбаясь. – Виноват. Больше не повторится.
Фонкич ещё немного полюбовался его смятением, страхом; потом повернулся и, ничего не говоря, вышел.
Циркин сидел весь пунцовый. Руки его дрожали, в ушах противно звенело. Ему было мучительно стыдно. За себя, за этого мальчишку... За жизнь всю эту распреподлую!!
Неужели я такое ничтожество?!.. – беспорядочно думал он, бесцельно перебирая на столе какие-то бумаги. – О которое можно ноги вытирать… Эх,.. если бы не семья!.. Не дети!.. Если бы!!.. Если бы!..
"Прикажи убить меня..." – вновь раздался в голове его негромкий и спокойный голос, и он тяжело сглотнул и забегал глазами.
А по сути меня ведь тоже только что спросили: кто ты?.. – Циркин почувствовал, что у него дёргается левое веко. Он попробовал прижать его пальцами. Но это не помогло. –
А я что ответил?.. – он тоскливо вздохнул и обвёл глазами кабинет. –
Впрочем, с языками у меня всегда было плохо. Язык чести мне незнаком… – Циркин поискал взглядом зажигалку. –
И как будет звучать на нём слово "человек", я не знаю... (Чёрт!.. Куда я её засунул!?..) А подсказать тут, увы, некому… В нашем-то отделе, по крайней мере, полиглотов таких уж точно нет!
Циркин встал и, доставая на ходу сигареты, пошёл в курительную.
=============================
И спросил у Люцифера Его сын:
– Но нельзя же требовать от человека, чтобы он был героем?
И ответил Люцифер Своему Сыну:
– Нет никаких героев! Их придумали трусы. Есть просто люди, и есть просто трусы. Больше нет никого.
