— Кто были эти двое? — спросил я.
Он сказал, вспомнил двух «добрых молодцев».
Таков был Боксер. По одному из паспортов Георгий Анисимович Гладков, зубной техник. Матерый волк, не любивший тех волчат, которые показывают зубы. Сколько раз за всю жизнь приходилось ему смирять подобные бунты, и кто знает, сколько бунтарей было спущено его подручными в Москву-реку, Яузу или просто в городскую канализацию?
* * *
От вокзала до квартиры Гладкова я ехал в такси. Хмурый шофер, по-моему, не столько смотрел на дорогу, сколько через зеркальце на меня. Этот взгляд мне был знаком. Так смотрят на нас милиционеры, дворники, сторожа и кассиры — все те, кому часто приходится иметь дело со шпаной. С таким водителем, как этот, ехать было опасно. Он мог подрулить к любому отделению милиции. В другое время я, конечно бы, вылез из машины, но сейчас мне необходимо было торопиться.
— Прибавь скорость, друг! — попросил я. — Заплачу вдвое.
Он ответил, не оборачиваясь:
— Не торопись на тот свет, там кабаков нет, — но скорость все-таки прибавил.
На углу Шереметьевской и 1-го проезда Марьиной Рощи я расплатился и вышел из машины. Было раннее утро воскресного дня. В дымном мареве над Москвой поднималось солнце. На улице появились первые прохожие.
В то время Марьина Роща была едва ли не самым заброшенным уголком старой Москвы. Много лет не ремонтированные дома, обвалившаяся штукатурка, почерневшие стены двухэтажных деревянных домов с фантастической плотностью населения на один квадратный метр. Сразу после войны сюда хлынул мощный поток жителей ближайших деревень, в котором коренные жители растворились без остатка. Деревня привезла свою культуру и свои привычки. В праздники здесь играли на трехрядке и дробили «елецкого». В одном из таких домов и жил Гладков.
Подходя к подъезду, я вспомнил свой первый приезд сюда и с удивлением заметил, что это было всего каких-то пять-шесть лет назад. А ведь мне казалось, что прошла вечность. Всего лишь пять лет понадобилось «дяде», чтобы сделать из меня профессионального вора. Пять лет! Я шел сейчас по той же самой мостовой, и каблуки моих ботинок оглушительно выстукивали в такт моим мыслям: пять лет, пять лет, пять лет…
При дневном свете этот дом показался мне еще более мрачным и угрюмым. Стены его покосились, парадное крыльцо вросло в землю, и поэтому одна половина двери не открывалась вовсе. Вторая — наоборот, не могла закрыться. Два его таких же древних соседа были снесены. На их месте темнели котлованы. Пройдет совсем немного времени и здесь вырастут совсем другие дома — многоэтажные, просторные, светлые. Не будет больше страшных общественных кухонь с керосинным чадом, площадной брани хозяек, вони общественных уборных и загаженных лестниц! Ах, скорей бы все это приходило! Жаль только, что вместе с домом бульдозер не сотрет с лица земли самого Георгия Анисимовича!
Наш условный стук похож на букву «р» азбуки Морзе. Но почему мне приходится повторить его трижды?
— Чего тебе? — это Валерка.
Сквозь щель я слышу только его голос, потому что в прихожей темно.
— Мне нужен Георгий Анисимович.
— Его нет! — дверь готова захлопнуться, но носок моего ботинка был уже в щели.
— Волк, мотай отсюда пока цел! — советует Валерка.
— Мне нужен зубной техник Гладков, — говорю я и просовываю в дверь весь ботинок.
Валерка пихает его обратно, и некоторое время между нами происходит молчаливая возня. Неожиданно дверь отворяется. Меня пропускают в прихожую. Привыкнув к темноте, я скорее чувствую, чем вижу, что Валерка здесь не один. За дверью еще кто-то.
— Чего тебе? — снова спрашивает Жук.
— Мне два слова сказать…
— Говори! — голос Георгия Анисимовича не из-за двери, а с противоположной стороны.
Кто-то жарко дышит в затылок. От волнения у меня дрожат колени.
— Я с Лесной.
— От легавых?
— Голубка велела кое-что передать…
Долгая пауза. По-прежнему дышат в затылок. Потом Гладков отворяет дверь в соседнюю комнату. Но он еще не уверен…
— А может, ты свистишь, Волк? Может, никто тебя не посылал?
Я делаю вид, что обиделся.
— Подумаешь, могу и уйти! Только она говорила насчет каких-то «рыжиков», что в саду закопаны…
