Туго затянув пояс платья, Доминик всматривалась в свое отражение в зеркале. Ребенок во чреве растет, сама она это чувствовала, но на сторонний взгляд, пожалуй, пока ничего не заметно. Если повезет, еще недели две или три она сможет скрывать свое состояние. Но к концу четвертого месяца скрывать беременность станет невозможно.
«Господи, что же мне делать?» — в отчаянии думала она. Как признаться родным, как рассказать матери, что она попалась на крючок хитрого ловеласа, позволила заморочить себе голову льстивыми комплиментами и лживыми россказнями? Боже, как стыдно, до чего унизительно!
Нетрудно догадаться, что скажет мать. «Ты повела себя не так, как подобает принцессе! Вот что бывает, когда следуешь не разуму, а низменным желаниям тела!» Но тело ее не так уж и виновато, мысленно возразила матери Доминик. Все дело в сердце. Это ее бедное сердечко жаждало любви и, обманутое мечтами, увидело своего рыцаря в первом же встречном.
Но для ее матери это не оправдание. Джозефина, несомненно, ответит, что жажда любви — слабость, для принцессы непозволительная. Чувство долга перед страной и народом для нее должно быть важнее стремления к счастью.
Едва сдерживая рыдания, Доминик бросилась прочь из спальни. Постоянное напряжение стало невыносимым; в последние дни принцесса начала всерьез опасаться за свой рассудок. Она почти ничего не ела, спала урывками и часто просыпалась от собственного крика, с трудом вспоминая, что за кошмарный сон так ее напугал. Кошмары Доминик не отличались разнообразием: в одних она тщетно разыскивала отца, в других — мучилась родами, одна, всеми покинутая, всеми презираемая.
Бросившись на диван в гостиной, Доминик включила телевизор и принялась рассеянно переключать программы. Никогда она не была любительницей телевидения, но сейчас ей необходимо было отвлечься от мучительных размышлений, а Прю, как назло, ушла на свидание.
Новости. Комедия. Телешоу. Доминик рассеянно щелкала пультом, когда звонок в дверь заставил ее подскочить в испуге.
У Прюденс есть ключ, подумала она. Да и рановато для ее возвращения. Изабелла ушла на весь вечер, а Николас и Ребекка сейчас, скорее всего, ужинают у себя.
В дверь снова позвонили, и Доминик поняла, что выбора у нее нет — придется открыть.
В двери имелся глазок, но Доминик даже не подумала туда заглянуть — она знала, что дворец тщательно охраняется и стража не пропустит в ее покои чужого.
— Кто там? — все же спросила она.
— Маркус.
Доминик вздрогнула. За прошедшую неделю она не слышала от него ни слова, даже не встречала его во дворце. Он сознательно избегал ее, и эта мысль больно ранила принцессу. Слишком больно.
— Что вам нужно?
— Доминик, можно мне войти?
Доминик хотела спросить, какого черта он к ней лезет, хотела приказать, чтобы ушел и дал ей спокойно пореветь в подушку, хотела завопить и затопать ногами... Но, разумеется, ничего подобного не сделала. Она уже взрослая, сама его в этом уверяла, так что ребячьи выходки не для нее.
Расправив плечи и вздернув подбородок, Доминик распахнула дверь и отступила, чтобы дать Маркусу пройти. Окинув девушку торопливым взглядом, он вошел так быстро, словно опасался, что Доминик захлопнет дверь у него перед носом.
Закрыв дверь и глубоко вздохнув, Доминик произнесла с напускным безразличием:
— Проходите, пожалуйста, в гостиную. Хотите чая или кофе?
— Спасибо, предпочту не беспокоить слуг в такой поздний час, — ответил он.
Они прошли в полутемную гостиную, освещенную лишь настольной лампой да мерцающим телевизионным экраном. Доминик не стала включать верхний свет. Незачем Маркусу ее разглядывать — вдруг прочтет ее мысли по лицу или заметит выпуклость живота? Если вдруг заметит и заговорит об этом, что ответить?
Стараясь не думать о худшем, она устроилась на диване и знаком предложила Маркусу садиться, куда ему удобнее. Пока он непринужденно опускался в кресло, Доминик не сводила глаз с его стройных ног, обтянутых брюками цвета хаки, и черной рубашки поло с расстегнутым воротником, обнажающим мускулистую грудь. В неофициальном костюме Маркус выглядел не политиком и дипломатом, а просто мужчиной, озабоченным какими-то личными проблемами. Но кто для него сама Доминик — добрая знакомая или предмет служебных забот?
