Наконец тимпаны смолкли, танец закончился.
Как и предсказывал Деменей, женщины с венками на головах толпами ринулись от освещенного огнями храма в темень южной ночи, наполненную густым запахом молодой листвы деревьев. На близлежащих холмах густо росли дубняк, лавр, тис и каштаны.
Вакханки, подбадривая себя кличем Диониса, колотили всех мужчин, попадающихся у них на пути, тирсами и зелеными ветками. Мужчины, закрываясь руками, уступали им дорогу и сами спешили вслед за ними, выкрикивая: «О Лиэй! О Бриарей!»
Шум от множества голосов заполнил долину, проник в дубовые и тисовые рощи по склонам холмов и глубоких оврагов. Среди деревьев, мигая, мелькали факелы; топот ног заглушался прошлогодней опавшей листвой.
Митридат, оказавшийся в потоке бегущих вакханок, был оглушен их криками. Его толкали, хлестали по лицу ветками.
Какая-то пьяная девица повисла у него на шее.
— Пойдем со мной, красавчик, — звала она, страстно прижимаясь к юноше всем телом. — Ты будешь мой Дионис, а я — твоя Ариадна. Идем же!..
Митридат вырвался из обвивших его рук, заметался из стороны в сторону, натыкаясь на бегущих вакханок и получая со всех сторон хлесткие удары ветками. Он искал мать, но ее нигде не было.
Им овладело отчаяние, когда волна кричащих и размахивающих тирсами женщин прокатилась через него и он остался один на примятой траве широкого луга. Крики, женские и мужские, удалялись все дальше в ночь, растекаясь по округе, сливаясь со смехом и визгом.
В черных необъятных небесах перемигивались мириады холодных звезд, далеких и безучастных.
Расстроенный Митридат побрел обратно к храму.
У него горела щека от сильного удара веткой лавра, ныло плечо, за которое его ущипнула какая-то налетевшая на него вакханка. Он не знал, что делать и где искать мать.
На площадке перед храмом, по углам которой горели огни в больших медных светильниках, Митридат остановился, не веря своим глазам.
Ему навстречу шла царица Лаодика.
Сын и мать встретились в центре освещенной площади.
Царица выглядела усталой, но довольной. Завитки волос прилипли к ее вспотевшему лбу. Потерянная во время танца застежка открывала взору белое плечо и часть округлой груди. Миртовый венок, немного сдвинутый назад, придавал разрумянившемуся лицу царицы необыкновенное очарование.
Обрадованный Митридат крепко прижал мать к себе, чувствуя, как колотится ее сердце. От нее исходил слабый запах пота, смешанный с ароматом благовоний.
— Ты потерял меня? — с улыбкой спросила Лаодика, когда сын выпустил ее из своих объятий.
Митридат кивнул, ласково проведя кончиками пальцев по разгоряченной материнской щеке. Все-таки у него самая красивая мать на свете!
— Я не побежала вместе со всеми, — сказала царица. — Полагаю, с меня достаточно и танца.
— Ты права, клянусь Митрой, — промолвил Митридат и, повинуясь необъяснимому сладостному влечению, запечатлел на материнских устах пылкий поцелуй. — А теперь нам пора во дворец, — сказал он и потянул мать за руку. — Поспешим!
Они прошли совсем немного рука об руку, когда Митридат восхищенно вымолвил:
— Мама, ты необычайно хороша в этом венке!
— Так я нравлюсь тебе в нем? — отозвалась польщенная Лаодика.
— Очень!
— Как женщина нравлюсь или как вакханка?
Митридат уловил прозвучавший намек, и в этот миг ему стало ясно, ради чего его мать затеяла все это, сбежав вместе с ним от своих приближенных, толкаясь вместе с ним среди мимов и подвыпивших зрителей, угощаясь дешевым вином возле распахнутых настежь дверей таверн и харчевен. Сколько раз за все это время они прижимались друг к другу, стиснутые в давке, дышали друг другу в лицо, когда вокруг происходило бурное веселье, целовались, возбужденные этим и всем творившемся на празднике. Митридат позабыл про свою робость и стыд в этих шумных хмельных сумерках, часто совсем не по-сыновнему обнимая свою красивую мать, которая вроде бы и не замечала этого.
«Она лишь делала вид, что не замечает, — мелькнуло в распаленном внезапной страстью мозгу Митридата, — на самом деле она к этому стремилась!»
И он, не колеблясь, ответил той, что не спускала с него ожидающих глаз:
