На полках магазина теперь стояли не только сотни книг, но и плетёные корзинки местного производства и кружки от местного же гончара. На футболках – из органического хлопка, выращенного под Суитуотером – красовалась надпись «Суперобложка», и они были аккуратно разложены по размерам. К поваренной книге галла прилагался набор домашних специй, а на кассе разместились закладки, чехлы для электронных читалок и подарочные карты.
Разве что с выпечкой Джози можно было не заморачиваться – эти вкусности и так разлетятся быстро.
Много часов неустанного труда превратили коттедж из заброшенного цветочного кошмара в нечто тёплое, гостеприимное и уютное с чуть старомодным оформлением. Стены украшали работы местных умельцев – спасибо галерее по соседству, – а благодаря помощи Ноя, магазинам эконом-класса и набегу на чердак Элли, им удалось сделать ремонт, уложившись в бюджет.
Ещё и остались деньги, чтобы нанять расторопную и забавную Рейни. И плевать, что из-за неё Сара чувствовала себя старой. Она посмотрела на своих бывшую подопечную и лучшую подругу, порхающих по саду, точно две прекрасные бабочки.
А вокруг них толпился народ. В том числе элита Суитуотера. Теперь бабочки бешеным роем носились уже в животе Сары. В отличие от неё, Рейни с Элли легко влились в общество. Рейни – потому что молода, красива и коммуникабельна. А Элли – потому что подобные социальные сборища были для неё естественной средой.
Много лет после ухода матери она выполняла роль хозяйки при отце, пока его быстро ухудшающееся здоровье – не говоря уже о недавних финансовых трудностях – не помешало Хоубейкерам организовывать ужины и праздники, которыми они так славились.
И где часто работала мама Сары.
Старая заноза, почти незаметная, но порой напоминающая о себе болезненными нарывами. Нет, ни Элли, ни её братья, ни даже сам судья Хоубейкер никогда не делали из этого проблему.
А вот мать Элли…
Сара чувствовала себя глупо из-за того, что позволяет детской ране загноиться. Конечно, теперь не имело значения, что Эвелин Хоубейкер когда-то считала Сару неподходящей компанией для своей маленькой девочки.
Но сцена с Джонасом всё проигрывалась в голове, будто зацикленная. «Грязь». То же слово использовала и мать Элли. Да произносила его с таким ледяным презрением, что Сара чахла, как хрупкий цветок при первых заморозках.
И даже зная, что это неправда, зная, что она умная, успешная женщина, Сара не переставала гадать: а не видят ли в ней сегодняшние гости всё ту же неимущую девчонку Барнвеллов? Мама умерла молодой, папа же так пристрастился к бутылке, что в конечном итоге им пришлось жить в стареньком трейлере на парковке у баптистской церкви.
«Ну не эгоистка ли ты? Элли эта вечеринка наверняка даётся не легче».
Если не тяжелее. В конце концов, злоключения Сары остались в далёком прошлом, а семье Элли городские сплетники перемалывали косточки последние несколько лет.
«Но они по-прежнему видят в ней равную», – заявил мерзкий голосок в голове. Какие бы на Элли ни свалились проблемы – а их множество, – за ней стояла родословная Хоубейкеров.
Сара вздохнула.
Злясь, что позволила Джонасу воскресить старое чувство беспомощности, она посмотрела на свои руки: тонкая ткань надёжно скрывала синюшно-багровые и жёлтые отметины. Сара не хотела, чтобы кто-то их увидел. Не хотела выслушивать обеспокоенные вопросы или – хуже – объяснять Элли, Ною, Джози или, не дай бог, Уиллу, что произошло. Поэтому спрятала синяки.
Как и много лет назад.
Но раз уж мозг, кажется, решительно настроился вернуться к делам давно минувших дней, то почему бы высвободить и эти воспоминания? Сара позволила им – ослепляющему страху, глупому отупляющему стыду – выползти из тёмной дыры, где они проживали.
Грубые руки хватают её сзади, опрокидывают. Ухо опаляют отвратительные слова вперемешку с горячим дыханием. Одежда рвётся, отбрасывается. Треск расстёгнутой молнии. Сара вырывается и бежит, не чуя под собой ног.
После той ночи у неё тоже были синяки.
Она боялась что-либо рассказывать. Переживала, что подумают люди. Не хотела рисковать и без того шаткой трезвостью отца.
