Наступила суббота, а вместе с ней – очередной литературный вечер в доме мисс Линч. По причинам, которые я отказывалась признавать, я оделась с особой тщательностью. Когда горничная Элизы, Мэри, застегивала платье у меня на спине, мне пришло в голову, что мисс Фиск, мисс Хант и другие богатые барышни стараются выглядеть беднее, чем они есть на самом деле, чтобы лучше вписаться в атмосферу сборищ у мисс Линч, в то время как менее состоятельные люди прилагают максимум усилий, чтоб казаться состоятельными. Как глумился бы Сэмюэл над показной воздержанностью мисс Линч, особенно зная, что она проживает совместно с матушкой, и обе они на самом деле женщины довольно богатые! Его приводило в бешенство, когда те, кто имеет деньги, не выставляли это напоказ. Он полагал это нечестным. Только богатые, говорил он с горечью, могут вести себя так, словно доход не имеет никакого значения. Я задавалась вопросом, вернется ли он когда-нибудь в Нью-Йорк. Пока что он упускал прекрасную возможность ловить рыбу в мутной воде здешнего нового пруда, одновременно подтрунивая над интеллектуальными претензиями местных богатых красавиц. У той, что подцепила его сейчас, должно быть, целые горшки золота, иначе его было бы не удержать так далеко от столицы в течение такого долгого времени. А может, его просто так мало заботят дети и я.
Пока Мэри застегивала мне рукав, Винни погладила блестящий атлас моей юбки.
– Ты такая красивая, мамочка. Ты там будешь самой прекрасной дамой.
Она не видела ни миссис Батлер, красота которой славилась по обе стороны Атлантики, ни мисс Линч с ее бело-розовой милой шаловливостью.
– Едва ли, дорогая, но все равно спасибо тебе. Мэри, и тебе спасибо, – сказала я, когда служанка закончила с моими пуговицами.
– Вы прекрасно выглядите, мэм.
Я улыбнулась Мэри, простое платье которой не могло скрыть ее собственную яркую красоту. Глубокие синие глаза, подчеркнутые родинкой на левой щеке, здоровый румянец, алые губы, черная шевелюра, какая бывает у темноволосых ирландцев, – она была так же головокружительно хороша, как породившие ее зеленые сельские ландшафты. Скоро какой-нибудь мужчина захочет обеспечить ее за собой, и тогда Элиза лишится квалифицированной няньки.
Сидящая на моей кровати Эллен сказала:
– Я бы хотела, чтоб сейчас тебя увидел папа. Тогда он больше никогда бы не уехал.
Шагнув к старшей дочери, я прижала ее к себе, злясь на Сэмюэля за ту боль, которую он причиняет своим дочерям, и еще больше за то, что в своей поглощенности собой он даже понятия об этом не имеет.
– Вряд ли ты или я могли бы сделать что-то, что заставило бы его остаться тут, милая. Он вернется, как только сможет. Дело тут совсем не в нас.
Личико Эллен исказили сомнения:
– Он прислал письмо?
– Нет.
– Может быть, тебе надо было поласковее с ним обращаться.
Я раскрыла объятия внезапно расплакавшейся Винни и тоже прижала ее к себе.
– Ваш папа очень-очень вас любит. Разве может быть иначе? – Я поцеловала их в макушки. – Вы же самые милые, самые умные, самые замечательные глупышки в мире.
Я встала, улыбаясь, хотя сердце мое разрывалось от жалости к дочуркам.
– Ну, – весело сказала я, – как вы думаете, какое на этот раз будет у мисс Фуллер ожерелье – из ракушек, костей или из зубов зверюшек?
Глаза Винни округлились:
– Из костей!
Обе мои дочери видели мисс Фуллер во время послеобеденного променада по Бродвею еще осенью, в один из ясных деньков. Нетрудно догадаться, что весьма специфическое платье мисс Фуллер произвело на них неизгладимое впечатление.
– Из зубов, – вернулась в свою строгую ипостась Эллен. – Из человеческих зубов.
– Очень возможно, – сказала я. – Может быть, по пути к мисс Линч она зайдет к какому-нибудь дантисту и возьмет у него несколько штучек.
Эллен нахмурилась:
– Может, она их ворует у людей.
– Эллен! – Мой преувеличенно шокированный тон вызвал у нее улыбку.
Пока они обменивались кровавыми и неправдоподобными версиями того, где мисс Фуллер могла бы пополнять свои запасы зубов, я рассматривала внезапно возникший сюжет для жуткого рассказа. Что, если некая красивая женщина, потерявшая зубы в результате болезни, заставила свою горничную отдать ей зубы? А потом она как-то вставила их себе в десны и вдруг обнаружила, что начала думать и говорить, как горничная?
