— Вы что-то бледны, полковник, — сказал он. — Позвольте, я вам предложу коньяку. Поистине наша жара нестерпима. Два-три года назад я, конечно, не стал бы торчать здесь в это тяжкое летнее время.
Достав из стенного шкафа бутылку отборного старого коньяка, который привык покупать еще в былые деньки, когда считал свои деньги не тысячами, а миллионами, Холлистер пододвинул поближе к полковнику графин с ледяной водой и принес со стола стаканы. Отхлебнув с полстакана, полковник запил свой коньяк водой, маклер же сделал себе некрепкий коктейль и тянул его не спеша, поддерживая компанию.
— Мистер Холлистер, — начал беседу Картер, — надеюсь, я вас не обижу, если скажу, что мне хорошо известно, как пострадали от этой войны ваши дела.
— Помилуйте, я польщен, что вы в курсе моих дел…
— Я слышал, что вы присягнули на верность правительству.
Мистер Холлистер подтвердил, что это именно так, и склонил почтительно голову, как бы приветствуя тем правительство в Вашингтоне.
— В таком случае было бы лишь справедливо, чтобы мы возместили вам как-то ваши потери.
Черные глаза вдруг сверкнули из-под седых кустистых бровей, но на желтом лице их владельца не выразилось ни интереса, ни тем более нетерпения.
— У меня есть одно предложение… так, небольшая сделка, — сказал полковник, — но она может дать вам барыш тысяч в двадцать.
— Буду бесконечно обязан. И готов сослужить любую ответную службу.
— Дело очень секретное. Вы клянетесь молчать?
— Слово луизианского джентльмена.
Картер вздохнул, налил стакан коньяку, поднес его было ко рту, но потом поставил обратно.
— Речь идет о десяти пароходах, — сказал он, — о десяти старых транспортах, которые решительно никому не нужны. Штаб поставил меня в известность, что пора ограничить наш транспортный флот. Наша армия не отступит от Гранд-Экора. И там довольно людей, чтобы овладеть Шривепортом. Потому мне предложено восемь из этих судов пустить с молотка — понятно?
— Совершенно понятно, — склонился в поклоне Холлистер. — Когда армия наступает, она не нуждается в транспортах.
Что до мотивов, представленных Картером, Холлистер не придавал им никакого значения, понимая отлично, что полковник не скажет ему ничего, что связано с военной тайной.
— Так вот, их надо продать, — снова сказал полковник, не найдя никакого пути приукрасить свое предложение. — Надо пустить с молотка. За бесценок, понятное дело. Почему бы вам не купить их?
Маклер закрыл на минуту глаза. Когда он снова открыл их, все уже было продумано им до конца и решение принято. Он понимал, что никаких барышей от продажи армия не получит, здесь — явное жульничество и казна потерпит убыток. Но ему ли, стороннику Юга, о том беспокоиться?
— Хорошо бы оформить продажу как частную сделку, — сказал он.
— По правилам нужен публичный торг.
— А что, если обойтись закрытым аукционом?
— Не исключается. Можно попробовать.
— Тогда разрешите, полковник, я возьму это на себя. Подберу всех участников торга, фиктивных, конечно. По форме у нас состоится публичный торг, а фактически частная сделка. Все это в нашей власти, но прежде договоримся. Сейчас я вам поясню. Транспорты стоят в среднем по двадцать пять тысяч; десять транспортов — четверть миллиона долларов. Допустим, я их покупаю по десять тысяч за штуку. Это в пределах пристойного.
Холлистер поглядел пристальным взглядом на Картера, увидел, что тот согласен, и продолжал свою речь:
— Значит, я покупаю их по десять тысяч за штуку и снова пускаю в продажу; остается чистый барыш в полтораста тысяч. Недурно, очень недурно. Разумеется, я претендую на самый малый процент, но учтем и мои обстоятельства. Если я должен платить за покупку наличными, мне придется искать заем или же спешно продать — в убыток себе, конечно, — кое-какие бумаги. Потому я прошу у вас, скажем, тридцать процентов; мне нужно покрыть потери, а также — не будем скрывать — кое-что истратить на взятки. Если же я уплачу векселями и буду спокоен, что снова продам эти транспорты до истечения срока моих обязательств, тогда я готов пойти на пятнадцать процентов — иными словами, возьму с вас двадцать пять тысяч.
