— Вот уж не по-мужски, — сказала она. — Не ждала от вас этих слов.
Пристыженный Картер просил его извинить, каялся, что пошутил, с трудом добился прощения. Весь этот день она была холодна, неприступна и глядела на него с молчаливым укором. На самом же деле она ничуть не сердилась. Коварная, как Мефистофель, она была в то же время весьма добродушна. И даже была польщена дерзкой выходкой Картера, безошибочно говорившей, что крепость вот-вот падет. Со своей стороны, Картер искал примирения и так преуспел, что ночью на палубе он уже обнимал миссис Ларю за талию и касался губами ее щеки. (Правда и то, что она была ему почти родственницей, — предоставляю здесь право читателю смеяться или же возмущаться — на выбор.) После этого Картер бросил бороться с течением, он уступил штурвал миссис Ларю, и она повлекла их ладью по течению страстей, услаждая его в то же время, подобно новой сирене, песнопениями о священном огне любви и прочем в таком же роде.
Правда, бывали минуты, когда они проплывали совсем близко от рифов раскаяния. Вспоминая о верной и любящей, беззаветно доверчивой Лили, он закрывал глаза, словно спасаясь от страшного призрака, и бессильно сжимал кулаки. «Экий дурак, — твердил он себе, — экий подлец!» Но то был всего лишь бесплодный самоупрек, раскаяние без последствий.
А миссис Ларю обходилась с ним все ласковее и увереннее; порой это нравилось Картеру, а порой и не очень, в зависимости от того, жил ли он в эту минуту только сегодняшним днем или думал о прошлом.
— Понятно ли вам, мой друг, что это на всю жизнь! — сказала однажды она очень серьезно, переходя в разговоре с ним на французский. — Мы теперь неразрывны, и я вам не разонравлюсь; это было бы против природы. Мы никогда не поссоримся, мы слишком близки. И я верю вам, милый друг, и так счастлива с вами. Мы гармонически связаны.
Картер взял ее руку и молча пожал. К стыду своему, он не испытывал к ней ни малейшего чувства в эту минуту и не знал, что ответить.
— Теперь я не буду искать замужества, — продолжала она. — Мое сердце отдано вам. Что еще надобно женщине? Такими создало нас небо. Женщина счастлива, когда она чья-то рабыня, рабыня душой и телом. И чем тяжелей ее плен, чем большего от нее требуют, тем полнее ее счастье. Только тогда она подлинно женщина. Только тогда — на свободе, а не в цепях, за решеткой. Пусть это кажется вам парадоксом, но это святая истина.
Картер молчал, насупившись. Он думал сейчас о жене. Лили не философствовала на темы любви и не подвергала анализу свое отношение к мужу. И опять, как внезапный сердечный припадок, его потряс приступ раскаяния. Как благородна Лили, как доверяет ему, как она ему предана! Надо сказать, что по отношению к миссис Ларю Картер не чувствовал никаких угрызений совести. Она получила то, чего добивалась, и, собственно говоря, не имеет повода жаловаться. Так считал Картер, хотя и не смел прямо сказать ей об этом. И когда как-то раз на ночной опустевшей палубе она тихо шепнула, всплакнув у него на плече: «Ах, вы меня не любите! А мне хочется вашей любви!» — Картер не испытал ни жалости к ней, ни любви, ни благодарного чувства. Он только озлился, ее слезы казались ему упреком и отравляли его и так безотрадное счастье. Он не был настолько притворщиком, чтобы сказать: «Я люблю вас», — и ограничился тем, что виновато прижал ее руку несколько раз к губам. В нем еще живы были остатки совести, еще теплилось чувство чести — страдающее и покалеченное.
Я не назвал бы и слезы миссис Ларю полностью лицедейством, хотя чувства, их породившие, были столь ординарны, что их скучно описывать, и в то же время настолько запутанны, что в них нелегко разобраться. Прежде всего, ей было в тот вечер немного не по себе и ее томила хандра, которую все мы испытываем, когда кровь пульсирует в нас чуточку тише обычного. С другой стороны, она сознавала, что ей может пойти на пользу легкая грусть: во-первых, чтобы полковник сильнее почувствовал, что она жертва его страстей, и осознал еще больше, как он виноват перед ней, и, во-вторых, чтобы самой оправдаться в своих глазах, показать и себе, что она тяжко страдает. Ведь редкая женщина склонна считать себя безнадежно испорченной. А уж если и в самом деле согласна с этим, то она пропадет, истерзанная муками совести: покончит с собой, кинется в воду, отравится газом. Так что не следует удивляться этой временной размягченности чувств, почти покаянности миссис Ларю.
