Подбежав к палисаду, доктор просунул свою винтовку в одну из узких бойниц и тут же почувствовал, что кто-то крепко вцепился в нее с другой стороны палисада. «Эй, отпустите ружье!» — закричал он, не помышляя о том, что его просьбу могут и не уважить. «Сам отпусти, сукин сын!» — отвечал неизвестный противник, следуя, видимо, той же сомнительной логике. Негодующий Равенел, потянув ружье на себя, нажал спусковой крючок, грохнул выстрел — и ствол разорвало. Доктор так и не понял, убил он мятежника или только заставил того отпустить винтовку. Теперь он в тревоге ощупывал покореженный ствол, пытался пробить его шомполом, потом, поразмыслив, отбросил винтовку прочь. Озираясь в поисках новой, он приметил солдата с винтовкой, примостившегося в овражке, отлого сбегавшем к реке. Доктор решил, что боец или ранен, или залег в укрытии, спасаясь от пуль.
— Одолжите мне ненадолго ваше ружье, — попросил Равенел солдата. — Тот молчал; он был мертв. По близорукости, да еще без очков и к тому же впервые на поле сражения, доктор понял это не сразу и, лишь наклонившись, увидел, что шерстяная рубаха бойца вся залита кровью. Взяв ружье мертвеца, он снова пошел к палисаду, просунул винтовку в бойницу — в этот раз самый кончик дула — и выстрелил. Полетела щепа, и послышался вопль, породивший в душе доктора разнородные чувства: отчасти он был огорчен, но отчасти доволен. «Это тоже, в конце концов, хирургия», — подумал он про себя и, напрягшись и сосредоточившись, перезарядил винтовку. Вдруг доктора сильно шатнуло, словно кто-то повыше и посильнее его дернул его за плечо. Взявшись рукой за ворот, Равенел убедился, что пуля, уже на излете, пробив доску в палисаде, продырявила ему воротник. Более опасных отметин он в этом ночном бою не получил.
Между тем южанам приходилось все хуже. Разобщенные темнотой и ружейным огнем из крепости, оглушенные нескончаемым свистом и взрывами стофунтовых снарядов, утратив надежду форсировать ров или прорвать палисады, они совсем потеряли начальный порыв, прижались к земле, залегли за прибрежной насыпью, кое-где отступили; в общем, штурм был отбит. Еще полчаса, и мятежники отошли, бросая убитых и раненых; кое-где отдельные снайперы еще продолжали вести огонь из-за надежных укрытий.
— Мы побили, побили их! — закричал во весь голос Колберн. — Да здравствует старое знамя!
Бойцы подхватили радостный крик. Даже раненые и те, позабыв на минуту о ранах, пытались кричать «ура». Тут доктор вспомнил о дочери и пошел рассказать о победе. Она обняла его с радостью, но сразу же стала журить, что он так долго отсутствовал.
— Дорогая, прошло всего пять минут, — сказал ей уверенно доктор. В успешном бою время летит неприметно.
— В самом деле победа? — спросила она.
— Конечно, победа. Они поскакали в лес, как лягушки в болото. Кинулись в разные стороны, точно спешили на ярмарку. Уж не знаю, найдут ли они друг друга в лесу. Решительная победа. Я в жизни не был так счастлив.
— Что с капитаном Колберном? — живо спросила она.
— Невредим. У нас нет потерь. Впрочем, один убит, — сказал Равенел, вспомнив беднягу, у которого взял винтовку.
Лили вздохнула с большим облегчением. Жизнь их доблестного защитника стала для нее драгоценной.
Рассеянный доктор вошел в дом с винтовкой и теперь был охвачен тревогой, как он скроет от Лили, что принял участие в бою. Он держал ружье за спиной, словно шалун-мальчишка, который разбил окно и теперь, когда надо держать ответ, скрывает свою лапту. Но когда он пытался поставить винтовку в угол, то был уличен.
— Как? — воскликнула Лили. — И ты тоже дрался? Милый мой, гадкий папа!
Она обняла его и истерически расхохоталась.
— Так я и знала, что ты там воюешь, — сказала она. — Ведь ты пропадал целый час, а я-то ищу тебя и зову. Постыдился бы, папа!..
— Я и стыжусь, — отвечал Равенел. — Оказался полнейшим профаном. Не сумел зарядить винтовку. Представь, я вогнал пулю не тем концом и не смог ее выгнать потом даже шомполом.
— Поставь же винтовку, папа. Она тебе здесь не нужна. Надо заняться ранеными.
— Как? — вскричал доктор. — Разве есть раненые?
