— Отдыхай. Я пока в форме. Может быть, позже.
Грег кивнул, обошел машину и, усевшись, сразу откинул спинку сиденья. Таннер захлопнул дверцу и завел мотор. С гулом ожил кондиционер.
— Перезаряди и положи на место. — Он передал винтовку и патроны, натянул перчатки и добавил: — В холодильнике полно лимонада. И ничего другого.
Напарник снова молча кивнул.
— Что ж, покатили, — пробормотал Таннер, услышав заработавший двигатель машины номер три, и отжал сцепление.
Чарльз Бритт слушал колокольный звон. Его офис находился наискось от собора, и от каждого удара массивного колокола содрогались стены. Бритт рассеянно просматривал папку с документами суда, чувствуя, как от монотонных ударов вибрируют пломбы и начинают болеть зубы. Убрав со лба прядь светлых волос, он задумчиво взглянул поверх бифокальных очков. Затем, перевернув страницу в пухлой папке, продолжил чтение.
Убытки, сплошные убытки. Эх, если бы он занялся лекарствами! Патентованные препараты и аспирин — вот, пожалуй, единственное, что сейчас покупают. С одеждой покончено — все обходятся тем, что есть. К продуктам относились с подозрением. Промтовары практически не шли — некому ремонтировать. Да и зачем?
Он глубоко переживал, когда дело касалось одежды, продуктов или промтоваров.
Бритт выругался и перевернул страницу. Никто не работает, никто ничего не покупает. Три судна ожидают в порту, из-за карантина не имея возможности сдать груз, его груз. А ограбления!.. Оставалось лишь проклинать все на свете. Страховые компании наверняка найдут способ расторгнуть с ним контракт; он в этом не сомневался, потому что сам владел большой долей бизнеса. По крайней мере, хоть полиция открывала огонь, когда дело касалось грабителей. Бритт улыбнулся при мысли об этом.
Мелкий дождь застучал по стеклу, размывая очертания собора за окном. Ему стало жалко мокнувшего под дождем городского глашатая, чье «Слушайте! Слушайте!» звучало над площадью, соперничая с ударами бездушного колокола. Он посочувствовал ему, потому что сам он, Чарльз Бритт, в свое время тоже был городским глашатаем — раньше, когда носил короткие штаны и когда его глаза не были еще отягощены очками и чтением толстенных папок. В то время он ненавидел дождь.
Никто не ездил в принадлежащих ему такси. Сегодня всю работу выполняли катафалки и санитарные автомобили. А у него не было ни тех, ни других. Никто не покупал оружия и боеприпасов. Населения стало меньше; оружия вокруг было предостаточно и для нападения, и для защиты. Никто не посещал его кинотеатры, потому что драматизма и страданий в жизни было вполне достаточно, чтобы наполнить жизнь каждого человека.
И никто, совсем никто не покупал последний, специальный выпуск его газеты, за который он платил служащим вдвое. Это был выпуск, посвященный чуме: бросающаяся в глаза первая страница в черной рамке, эксклюзивная статья профессора Гарвардского университета «Чума в истории человечества», материал сугубо медицинского характера о симптомах бубонной и легочной чумы, чтобы читатель мог определить, каким видом чумы он болен, шесть с половиной страниц некрологов, сотня интервью с отцами, матерями, братьями, сестрами умерших, вдовами и вдовцами, а также волнующая статья о шести героях-водителях, направляющихся к западному побережью на трех обреченных автомобилях. Бритт почти плакал, когда видел кипы устаревающих на складах газет, хранящихся напрасно, — ведь ничто так не отдает затхлостью, как старая газета, даже если у нее привлекательная, в черной рамке первая страница.
Единственное, что заставило его опять улыбнуться, это последний лист в папке. Бритт сумел в последний момент скупить больше половины всех гробов в городе, два цветочных магазина, содержать которые в настоящее время было накладно, и более пятисот участков на кладбище. «Покупай для рынка, на котором растут цены», — вот его философия, не говоря уже о его религии, понятиях о сексе и эстетике. Это, по крайней мере, послужит грузом на другой чаше весов, возможно, даже принесет ему прибыль. Он представлял себе, что если смерть — волна будущего, то надо скользить по ней.
