— Прекрасно. Сделать вам чашку кофе?
— Давайте я сам.
— Что-нибудь перекусите?
— Нет, спасибо.
— А если немного баккарди к кофе?
— Вот это неплохо.
— Тогда подождите минутку, пожалуйста.
Она вышла в дверь рядом с диваном, и Рендер успел заметить большую, блистающую чистотой автоматизированную кухню.
— По-моему, ничего? — шепнул он псу. Зигмунд покачал головой.
— Обычно другая.
Рендер в свою очередь покачал головой. Он положил пальто на диван, накрыв им аптечку, сел и задумался.
«Не слишком ли я нагрузил ее зрительными впечатлениями? А может, сказались побочные депрессивные эффекты, скажем, подавленные воспоминания, нервное переутомление? Или я как-то повлиял на процесс сенсорной адаптации, вызвал обострение синдрома? К чему было так торопиться? Никаких поводов для спешки нет. Неужели, черт возьми, мне так уж не терпится описать этот случай? Или это она подгоняет меня? Достаточно ли она сильна — сознательно или бессознательно — для этого? Или это я оказался в чем-то уязвим?»
Эйлин позвала его помочь ей принести поднос. Рендер поставил поднос на стол и сел напротив своей пациентки.
— Хороший кофе, — сказал он, глотая обжигающую жидкость.
— Автомат хорошо варит, — отозвалась она, оборачиваясь на звук его голоса. Зигмунд лег, вытянувшись, на ковре у стола, положил морду между передних лап, зевнул и закрыл глаза.
— Я все думаю, — начал Рендер, — о возможных последствиях последнего сеанса, ну, скажем, о возросшей синестезии, о появлении новых форм сновидений или о галлюцинациях…
— Да, — вяло согласилась Эйлин, — новые сны.
— Какого рода?
— Последний сеанс Он снится мне снова и снова.
— Весь целиком?
— Нет, Строгой связи между эпизодами нет. Скорее — вспышками: то мы едем по городу, то переезжаем через мост, сидим за столиком в клубе или идем к машине. Яркие вспышки.
— А какие чувства вызывают эти… вспышки?
— Не знаю. Очень запутанные.
— А что вы чувствуете сейчас, когда говорите о них?
— То же самое. Все перепутано.
— Испытываете страх?
— Н-нет. Я бы так не сказала.
— Может быть, сделаем небольшую передышку? Вам не кажется, что мы продвигаемся слишком быстро?
— Дело совсем не в этом. Как бы вам объяснить… Словно ты учишься плавать: вот ты наконец научился и плаваешь, плаваешь, плаваешь, пока хватает сил. А потом лежишь, еле дышишь, а приятели не отстают, подначивают: «Пошли опять!» И это здорово, хотя тебя и колотит от холода, и мышцы свело… В конечном счете я всегда веду себя именно так. Так я вела себя с первого до последнего сеанса. Первый раз — это всегда что-то особенное… Мышцы уже не сводит, я согрелась и отдохнула. Нет, Бога ради, я не хочу никаких передышек! Я чувствую себя отлично.
— Вы привыкли спать днем?
Эйлин потянулась, и ее лежащие на столе руки сжались и разжались, выпустив десять ярко-красных ногтей.
— …Нет, просто устала. — Она улыбнулась, подавляя зевок. — Половина нашего персонала в отпуске или болеет, вот мне и приходится отдуваться за всех. После работы я едва волочу ноги. Но теперь я передохнула, и все в порядке.
Она взяла свою чашку обеими руками и сделала большой глоток.
— Уф! Хорошо. Я немного беспокоилась за вас. Слава Богу, страхи были пустые.
— Беспокоились? А вы читали заметки доктора Рискома о моем анализе, спрашивали у МНУ? И после всего этого вы говорите, что беспокоились обо мне! У меня имплантированный доброкачественный невроз, гарантирующий психику от распада. Он помогает мне концентрировать энергию, координирует мои усилия, направленные к достижению определенной цели. Чувство адекватности и целостности…
— Дьявольская у вас память, — заметила Эйлин. — Почти слово в слово.
— Конечно. Кстати, и Зигмунд сегодня обо мне беспокоился.
— Зиг? Что это значит?
Пес беспокойно зашевелился и приоткрыл один глаз.
— Да, — проворчал он, глядя на Рендера тускло горящим взглядом. — Надо. Его. Подвезти.
— Ты что, опять водил машину?
— Да.
— И это после того, как я тебе запретила?
— Да.
— Зачем?
— Я ис-пу-гал-ся. Ты не отвечала. Когда я. Спрашивал.
— Я просто очень, очень устала. А если ты еще раз возьмешь машину, я запру дверь, так что ты не сможешь выйти, и тогда делай, что хочешь.
