— Насколько я понимаю, ты намекаешь, чтобы мы покинули вашу страну.
— Откровенно говоря, я был бы очень обязан, если бы вы собрали вещички и отправились восвояси. Но, боюсь, убедить вас это сделать мне не удастся.
— Видишь ли, — сказал Харкорт, — не надо забывать про моего дядю. Я его очень люблю.
— Тогда поскорее отыщите его и уходите. И при этом, ради меня и ради себя самих, действуйте как можно осторожнее. У нас хватает забот и без вас. Старайтесь ни во что не впутываться. Держитесь подальше к югу от римской дороги. Не злоупотребляйте своим везением. И не задерживайтесь здесь.
— Именно таковы наши намерения, — заверил его Харкорт. — Задерживаться здесь мы не собираемся. Еще несколько дней — и мы или услышим что-нибудь о моем дяде, или нет. И в любом случае скоро покинем эти места.
— Ну что ж, — сказал великан, — похоже, мы поняли друг друга, и теперь мне пора. Ты, конечно, понимаешь, что этот мой визит ни в коей мере не свидетельствует о хорошем к вам отношении. Я делаю это исключительно ради собственной выгоды. Я хочу сохранить спокойствие в стране и не допустить поголовного истребления римлян — нам совершенно ни к чему, чтобы Империя навалилась на нас с тыла. Спасением своей шкуры вы обязаны чисто политическим соображениям.
— Я все это понимаю, — ответил Харкорт. — Надеюсь, что больше нам встретиться не придется, хотя было приятно побеседовать с тобой.
— Я тоже, — согласился великан. — И от всей души.
Он поднялся, демонстративно повернулся к ним спиной и начал вразвалку подниматься по склону. Все смотрели ему вслед, пока он не исчез из вида.
— Что все это значит? — спросил аббат.
— Толком не понимаю, — ответил Харкорт. — Зная Нечисть, мы всегда приписываем ей гнусные побуждения. Но в данном случае я наполовину склоняюсь к тому, чтобы отчасти ему поверить. Он уже стар и, наверное, пользуется кое-каким весом среди своих соплеменников. Он в трудном положении. У них слишком много забот на севере и на востоке, и новые заботы на юге им совершенно не нужны. Я, правда, не уверен, что, если они расправятся с римлянами, это причинит им какие-нибудь новые хлопоты. Видит бог, легионы сейчас уже не те, какими были когда-то. Но кто может сказать, что предпримут римские политики? На мой взгляд, Брошенные Земли нужны Империи только как буфер между нею и варварами, но кто знает…
— Теперь мы знаем: Нечисти известно, что мы здесь, — сказал Шишковатый. — Наверное, они уже не первый день следят за нами. Нас всего четверо. Они бы давно нас перебили, если бы имели такое намерение и не боялись потерь.
— Они играют с нами, как с котятами, — сказала Иоланда. — Глумятся над нами. Как над этим стариком. Если бы они хотели нас убить, они бы пришли сюда и так и сделали. Наверное, они могли бы это сделать в любое время за последние три дня.
— Я думаю, — сказал аббат, — безопаснее всего было бы бросить все и бежать. Только мне что-то не хочется.
— Мне тоже, — согласился Харкорт. — Все мы должны бы перепугаться и поступить именно так, только мне почему-то не страшно. Я никогда не отличался благоразумием.
— Я тоже, — заявил Шишковатый. — По-моему, надо двигаться дальше.
— Интересно, что случилось с нашим стариком, — сказал Харкорт. — Он убежал со всех ног, как будто за ним гнались все дьяволы ада.
— Может быть, он еще чешет вовсю, — сказал Шишковатый. — На этот раз ему, глядишь, удастся улизнуть.
— Оуррк! — визгливо прокричал попугай.
— Мне кажется, нам не надо здесь задерживаться, — сказал аббат. — Нам нужно искать место, где провести ночь и где можно было бы в случае чего обороняться. Что нам делать с этой птицей? Вдруг ее хозяин решит не возвращаться?
— Давайте ее выпустим, — предложила Иоланда. — Нельзя же оставить ее в клетке, она умрет от голода.
С этими словами она направилась к мельнице и вскарабкалась наверх. Повозившись с клеткой, она отыскала шпенек, на который закрывалась дверца, и вытащила его. Попугай вылетел наружу, вспорхнул на верхнюю перекладину мельницы и забегал по ней взад и вперед, что-то бормоча про себя.
Иоланда слезла на землю.
— Как-нибудь выживет, — сказала она. — Он может питаться семенами и плодами.
