— Шекспир прорубил тропинки, — пояснил Плотояд. — Он постигал и исследовал, а кое-что приносил домой. Немного и иногда. Когда что-то захватывало его внимание. Он говорил, не подобает тревожить мертвых.
— Мертвых?
— Видимо, я выражаюсь чрезмерно и неестественно. Правильнее сказать, ушедших, тех, что удалились. Хотя это тоже звучит неправильно. Можно ли потревожить тех, что удалились?
— Постройки все одинаковые, — отметил Хортон. — Мне они напоминают бараки.
— Бараки — слово, какого я не постигаю.
— Дома, где ютилось много людей.
— Ютилось? Это значит — они тут жили?
— Верно. Когда-то здесь жили какие-то люди. Торговая фактория, скорее всего. Бараки и склады.
— Здесь не с кем торговать.
— Ну хорошо, пусть это были следопыты, охотники, рудокопы. Тут есть изумруды, которые нашел Никодимус. Планета может быть богата залежами драгоценных камней или золотоносным песком. Или пушными зверями…
— Никаких пушных зверей, — уверенно заявил Плотояд. — Только мясные звери. Горстка слабосильных хищников. Ничего способного внушить страх.
Несмотря на белизну камня, использованного для кладки, постройки производили убогое впечатление, словно строились просто лачуги. Не приходилось сомневаться, что в свое время здесь расчищали поляну, — лес пробирался на бывшую поляну, теснил ее, и все-таки поодаль деревья стояли более плотной стеной. А постройки, пусть убогие, возведены были основательно, прочно.
— Их строили на века, — заметил Хортон. — Это не было временное поселение, или, по меньшей мере, его не считали временным. Странно, что домик, где поселились вы с Шекспиром, поставлен отдельно от остальных. Можно, по-моему, допустить, что он служил сторожевой будкой, чтобы не спускать глаз с туннеля. А эти бараки — вы их обследовали?
— Только не я, — заявил Плотояд. — Они меня отвращают. В них что-то противное. Небезопасное. Войти туда как угодить в ловушку. Я бы не поборол опасения, что ловушка замкнется за мной и я никогда не выйду наружу. А Шекспир любопытствовал и лазил, к моему беспокойству. Выносил всякие маленькие штучки и восторгался. Хотя, я говорил уже, трогал он очень мало. Повторял, что надлежит оставить для других, которые разбираются.
— Для археологов?
— Таково слово, что я искал. Оно неудобное для языка. Шекспир говорил, постыдно портить до археологов. Они познают многое разное там, где мы не познаем ничего.
— Но ты же упоминал…
— Маленькие штучки исключительно. Легкие на подъем и, возможно, ценные. Он говорил, негоже отворачиваться, когда состояние плывет в руки.
— А думал Шекспир о том, что здесь было раньше?
— У него были об этом частые мысли. Главным образом он спрашивал после тяжких раздумий, не было ли устроено здесь место для злоумышленников.
— Исправительная колония?
— Чтоб он применял такие слова, мне не припоминается. Однако он предполагал место, где держат тех, кого в других местах не хотят. Он думал гадательно, не работал ли этот туннель всегда в одну сторону. Никогда в обе стороны, но только в одну. Чтобы кого послали сюда, тот не мог вернуться.
— А что, предположение имеет смысл, — сказал Хортон. — Хоть это и не обязательно. Если туннель забросили в далеком прошлом, он был долгое время без надзора и постепенно сломался. Ты говорил, что, войдя в туннель, ты не знал, куда попадешь, и что двое вошедших подряд могут очутиться в разных пунктах, — но так не должно быть. Создавать транспортную сеть, действующую без определенной системы, нецелесообразно. При подобных условиях непохоже, что нашлось бы много желающих пользоваться туннелями. Чего я никак не возьму в толк, так это одного: вам-то с Шекспиром зачем вздумалось лезть в туннель?
— Туннели привлекают тех и только тех, — жизнерадостно заявил Плотояд, — кому на все наплевать. Тех, кто лишен выбора и согласен попасть в места, куда никто бы в здравом уме не сунулся. Однако все туннели без исключения ведут на планеты, где можно жить. Где есть воздух дышать. Где не слишком жарко и не слишком холодно. Ни одной такой, где сразу умрешь. Но много планет никчемных. Много планет, где нет никого, а то и никогда не было.