— Не подходите ко мне!
Но Идвар не слушал. Бежать она не могла, слабость охватила её вдруг — с места не сойти! Упадёт без сознания. А он всё равно находил, глядя в лицо решительно, без той жалости, что была в его глазах вот, только что. Они одни здесь, охраны не видно, да и остановит ли она его? Даже крикнуть сил не хватит, всё ушло куда-то вместе с решимостью.
Она не смогла убить его… Даже за отца — не смогла…
Съехала по стене вниз от слабости, но Мирон поймал, не дал упасть, обхватил за талию, утопая пальцами в бархате, заговорил в лицо:
— Что с вами? Вам плохо? Врача вызвать? — она попыталась оттолкнуть его от себя. — Вы не беременны?
— Что? Вы с ума сошли? — зло шепнула ему в лицо. — Я два дня не ела ничего…
— У меня есть хлеб и холодное мясо…
Она отвернулась, чувствуя, как подкатывает тошнота. Идвар подхватил её на руки, а Аэлла сверкнула глазами.
— Отпустите…
— Вы сразу же упадёте…
— Пусть…
— Будете лежать на полу не как княжна, а как… — он замолчал и многозначительно приподнял тёмные брови. Вернулся в комнату и положил Аэллу в кресло. Она тут же опасливо отстранилась, как от чего-то страшного.
— Зачем?.. Что вы хотите от меня?..
— Я? — он удивился, вернулся к ней, протягивая кусок чёрного хлеба с мясом. — Берите… — он, будто приказывал, и она подчинилась, взяла.
— Вы это едите? — посмотрела на хлеб и мясо в руке.
— Ну, может быть, это и не королевская еда, да и я не король… Вы ешьте, потом будете разговаривать.
Она откусила от бутерброда, стала жевать, а сама глядела прямо на Мирона. Тот тоже бросил в рот кусочек хлеба, жевал неторопливо, собирая бумаги на столе.
— Вы, в самом деле, пришли убить меня? — он обернулся и посмотрел ей в лицо.
— Да… — она смотрела в сторону.
— Почему же не убили?
— Не знаю…
— Вас бы казнили.
— Мне всё равно, вы так и так это сделаете, — она скривила губы решительно.
— А вашему отцу, брату тоже было бы всё равно?
— Какое вам дело? — резко отрезала и стала демонстративно стряхивать крошки хлеба с бархата платья.
— Вино будете? — предложил он вдруг, и, не дожидаясь ответа, налил два кубка. Подошёл к ней, подтянул носком сапога табурет с тремя ножками, сел, один кубок протянул ей.
Аэлла взяла и отхлебнула глоток, тут же закашлялась, ударяя раскрытой ладонью по ручке кресла. Отдышалась.
— Оно неразбавленное…
— Такого не пили? — он удивился. Она отрицательно покачала головой. Мирон поднялся, поставив свой кубок на подлокотник кресла Аэллы, ушёл к столу. Она перевела глаза на его кубок, и он показался ей каким-то родным, близким. От съеденного вернулись силы, а от глотка крепкого вина горячее тепло разливалось по груди, в животе, и та опаска Мирона пропала куда-то. Что это? Вино и еда так опьяняюще действуют на неё?
Идвар вернулся, сел на стул, отрезал принесённым ею сюда ножом пластинку яблока, тоже её, и протянул.
— Попробуйте с вином.
Аэлла взяла, глянула на зелёную кожуру, он даже не почистил его. Отпила вина и откусила от яблока. После вина оно показалось сладким более чем когда-либо, и кожура совсем не мешала, так даже вкуснее. Зачем их вообще чистят? Так учили её ещё с детства…
Мирон забрал свой кубок, отпил тоже, заел яблоком, как и она, но смотрел мимо.
— Что вы говорили про вашего отца? — напомнила она. — Что значат ваши слова? С отцом всё равно, что без отца… Это как?
Мирон долго молчал, она даже подумала, не ответит.
— Вам этого не понять, вы любите своего отца, как видно…
— А вы? — перебила она.
Он перевёл на неё глаза и усмехнулся:
— Мой отец считает меня выродком, я порчу королевскую кровь…
Аэлла долго молчала, глядя ему в лицо. Оно стало вдруг резким, да и движения его вдруг стали быстрее, резче, он резал яблоко пластинками и подавал ей, как не резался ещё от такого?
Разве так бывает? Разве может отец, хоть король, хоть кто, считать своего сына выродком? Этого не может быть… Что там за Мирополь? Что там за порядки? Она не понимала этого. Для своего отца она была украшением, отрадой, ей она дарил любовь и нежность. Айрил был для него гордостью и надеждой. А так… Так — разве может? Разве может быть так?
— Мне не нравится ваша страна! — произнесла она решительно. Идвар приподнял бровь и посмотрел на княжну вопросительно. — Друзей у вас нет, любимой тоже, нет матери, отца, брата, которого бы вы любили… Как вы живёте? Ради чего вы живёте?
