Небо местами бледнело, местами стыдливо розовело: облачка тянулись по нему легчайшей пеленой, слишком тонкой, чтобы скрыть звёздное хулиганство прошлой ночи.
Заспанных монахинь, числом ровно два десятка, выстроили в ряд позади главного строения и вручили мотыги, которые пожилой серв подвёз на телеге.
— Вот, — сказала приоресса. — Решено было разделать две гряды и посадить на плацу бурак и топинамбур. А то вам всё цветочки.
— Терновые, — хихикнул кто-то в строю. — И ягодки тоже.
— Благая мать Кастро, — отозвалась налитая телом монашка рядом с Галиной. — Вы представляете себе, как противник пойдет в атаку сквозь ряды вашей свёклы и этого топи… хм? Если спереди через настоящие топи прорвётся, а сзади — через морян и саженные колючки.
— Должна вам указать, что у сестёр-садовниц весь сарай забит использованным сортирным камнем, — строго ответствовала приоресса. — Так что при случае всех в дерьме потопим. А ну, вперёд! Мотыжим от стены до трапезы с перерывом на утренницу. Сытое брюхо к работе глухо.
Женщины разбили пространство на участки и вонзили лезвия в каменистую почву. Как с облегчением поняла Галина, выбрасывать камешки и осколки костей было не нужно. Известь и кальций, можно сказать, полезная добавка. В тени ей показалось прохладно, но работа быстро поддала ей жару и веселья.
— А что тут у вас разговоры такие — военные? — спросила она соседку слева. Ею оказалась та самая приятная толстушка.
— Стратегический субъект, — отозвалась та. — Ну, в общем, тут библиотека уникальная, племенные, то есть родословные книги, а все мы вроде как сводная королевская родня по её величеству Зигрид. Она ж послушница-бельгардинка была. Вот её собственный Кьярт и прислал нам на поселение малое племя ба-нэсхин: мужчин, женщин и малых ребяток. Все ратники, от колыбели начаткам битвенного ремесла обучены. Каждый Божий день тренируются, включая посты и разговения. Теперь со всех сторон нет приступа.
— А летуны как же? С воздуха?
— С воздуха им всем неинтересно, — пробормотала монашка.
Продолжения не воспоследовало: приоресса рявкнула контральтовым басом, и толстушка вгрызлась в грунт с прытью венерианского лунохода.
Галине пришлось поднажать — она слегка боялась потерять собеседницу из вида. К её большому удивлению, работа оказалась нетрудная: мотыга, к которой она успела приспособиться вчера, прямо-таки сама ходила в руках и всякий раз отбивала от монолита добрый ломоть глины.
— А для чего сеем?
— Не сеем — садим. Клубни и рассаду. Первый урожай в середине осени, бо на диво ждётся тёплая. Корм для лошадок, ясно тебе? Ведовки так указали.
— Ведуньи? Ведьмы?
— Не вем, как по-вашему, а у нас ведовки благие, а ведьмы для чёрной работы.
И пошла махать дальше.
Когда солнце окончательно оторвалось от горизонта, девушки распрямили спину и закрестились на него со всей истовостью, на какую были способны.
— Гали, что-нибудь подходящее знаешь? — спросила, подойдя, приоресса. — Рутенское. У нас новициате в её первый день особая честь положена — ранние хвалитны возносить.
— Я ведь ничего такого не помню, и голос ведь не как у моих друзей, — ответила Галина.
— Так-таки и нет? С нашей сестры и малого хватит, — сказала соседка справа, тоненькая, смуглокожая.
Галина задумалась. Стихов она в своё время знала много, но сама не могла выдавить из себя ни строчки даже в те времена от двух до четырнадцати, когда все дети одержимы повальным рифмоплётством. Она медлила — не зная, как сказать об этом, боясь разочаровать новых товарок. Да в самом деле: кто она для них?
Но в тот момент, когда она уже открыла рот, чтобы извиниться, нужные слова пришли вместе с напевом: точные, округлые, ясные.
— Это сочинил землянин, чье прозвище совпадает с именем вашего мужского ордена. Франческо Ассизец, — тихо проговорила она. — Написал он это на итальянском диалекте, но я только по-рутенски и знаю. Это уже другой человек перевёл: был такой Ельчанинов. И то едва половину помню. Вот.
Она резко выдохнула воздух, а потом начала, как все неопытные певцы, сразу, даже не распеваясь:
Хвала Тебе, Господь, в Твоих твореньях.
Ты создал Брата-Солнце, что сверкает
